Вильсон Мякинная голова

Твен Марк

Когда обоимъ мальчикамъ шелъ уже шестнадцатый годъ, Томъ однажды отплылъ одинъ довольно далеко отъ берега. Внезапно съ нимъ сдлалась судорога, и онъ сталъ громко звать на помощь. Необходимо замтить, что у мальчиковъ съ Даусоновой пристани считалось особенно излюбленной шуткой (преимущественно въ присутствіи кого-нибудь изъ постороннихъ) притворяться, будто у нихъ сдлались судороги, и звать къ себ на помощь. Когда посторонній зритель поспшно подплывалъ къ утопавшему уже, повидимому, мальчику, шалунъ продолжалъ барахтаться въ вод и кричать до тхъ поръ, пока спаситель не подплывалъ къ нему уже совсмъ близко. Тогда крикъ этотъ смнялся саркастическимъ смхомъ и шутникъ проворно улепетывалъ отъ попавшагося

впросакъ незнакомца, котораго мстные городскіе мальчуганы привтствовали цлымъ залпомъ громкаго хохота и насмшекъ. Томъ никогда еще до тхъ поръ не пробовалъ шутить такимъ образомъ, но вс предполагали, что онъ шутитъ, а потому изъ блыхъ мальчиковъ никому не приходило въ голову подать ему помощь. Чемберсу показалось, однако, что молодой его баричъ не на шутку тонетъ. Онъ подплылъ поэтому къ Тому и, къ несчастью, подплылъ своевременно для того, чтобы спасти ему жизнь.

Это было послдней каплей, переполнившей чашу негодованія. Томъ могъ еще вытерпть все остальное, но быть обязанному жизнью какому-нибудь негру, и притомъ именно этому негру, оказывалось свыше его силъ. Хуже всего было то, что Чемберсъ спасъ молодого своего барича публично. Чтобъ вывернуться изъ неловкаго своего положенія, Томъ принялся на чемъ свтъ стоитъ ругать глупаго невольника, осмлившагося вообразить, будто баринъ и въ самомъ дл зоветъ къ себ на помощь. Всякій, кром безмозглаго негра, непремнно бы догадался, что это была просто-на-просто шутка и оставилъ бы его въ поко.

Въ числ купающихся оказалось изрядное число враговъ Тома. Ободренные своей многочисленностью, они принялись открыто высказывать свои мннія, смялись надъ нимъ, называли его подлецомъ, лгуномъ, негодяемъ и другими подобными же ласкательными прозвищами. Не довольствуясь этимъ, они объявили, что посл совершоннаго Чемберсомъ подвига хотятъ дать ему новое прозвище, которое увковчитъ этотъ подвигъ, и объявятъ по всему городу, что Чемберсъ-негръ — второй отецъ Тома Дрисколля. Этимъ предполагалось выразить, что Томъ на этотъ разъ вторично родился въ жизни именно благодаря Чемберсу, спасшему его отъ неминуемой смерти. Взбшенный такими колкими насмшками, Томъ вскричалъ:

— Лупи ихъ по головамъ, Чемберсъ! Лупи хорошенько! Какъ ты смешь стоять, засунувъ руки въ карманы?

Чемберсъ позволилъ себ протестовать:

— Вы и сами видите, сударь, что здсь ихъ слишкомъ уже много! Они…

— Слышалъ ты мое приказаніе?

— Пожалуйста, сударь, не сердитесь на меня, но ихъ здсь ужь слишкомъ много!..

Томъ подскочилъ къ своему невольнику съ раскрытымъ уже складнымъ ножомъ и ударилъ Чемберса два или три раза въ грудь, прежде чмъ другіе мальчики успли выхватить этотъ ножъ и дать раненому возможность спастись бгствомъ. Раны оказались очень болзненными, но не опасными. Еслибъ клинокъ ножа былъ немножко подлинне, то жизненное поприще Чемберса тутъ бы и закончилось.

Томъ давно уже поставилъ Роксану на ея «законное» мсто. Она не осмливалась уже теперь его приласкать или назвать какимъ-либо нжнымъ любящимъ именемъ. Баричу были противны такія нжности со стороны негритянки и онъ заявилъ, что Роксана должна держаться отъ него на почтительномъ разстояніи и не забывать, кто она такая. Она видла, какъ ея любимецъ постепенно переставалъ быть ея сыномъ и какъ эта черта, наконецъ, совершенно въ немъ изгладилась. Остался одинъ только баринъ, и притомъ нельзя сказать, чтобъ особенно добрый и великодушный. Сама Роксана мало-по-малу соскользнула съ величественныхъ высотъ материнства въ мрачную пропасть рабства, не смягчавшагося никакими родственными чувствами. Пропасть, раздлявшая уже передъ тмъ несчастную женщину отъ ея счастливца-сына, превратилась въ настоящую бездну. Томъ смотрлъ теперь на Роксану, какъ на собственную свою вещь, обязанную доставлять ему возможно большія удобства. Она

была преданной его собакой, угодливой и безпомощной невольницей, смиренной безотвтной жертвой капризнаго его темперамента и порочной натуры.

Бывали дни, когда въ конецъ измученная усталостью Роксана всетаки не могла заснуть. Воспоминаніе о томъ, что ей пришлось вытерпть въ теченіе дня отъ своего сына, доводило ее, какъ говорится, до благо каленія. Она съ негодованіемъ ворчала, разсуждая сама съ собою:

— Онъ меня ударилъ ни за что, ни про что, ударилъ при всхъ, прямо по лицу. Онъ всегда называетъ меня подлой негритянкой, безпутной двкой и всякими другими гадкими именами, хотя я постоянно стараюсь работать настолько хорошо, насколько это для меня возможно. Господи Боже, Ты знаешь, какъ много я для него сдлала! Я подняла его на ту высоту, на которой онъ теперь находится, а между тмъ, вотъ чмъ награждаетъ онъ меня за это!

Иной разъ посл какого-нибудь очень ужь обиднаго оскорбленія, слишкомъ тяжело ложившагося на сердце Роксаны, она помышляла о мщеніи, и мысленно наслаждалась зрлищемъ того, какъ ея извергъ сынъ будетъ выставленъ передъ всмъ свтомъ въ качеств самозванца и невольника. Радость эта немедленно отравлялась, однако же, чувствомъ страха. Сама Роксана сдлала своего сына слишкомъ могущественнымъ. Если бы она даже и захотла сказать теперь правду, ей бы никто не поврилъ. Подобная попытка привела бы единственно лишь къ тому, что ее самое продали бы на плантаціи въ низовья Миссисипи. Такимъ образомъ, вс ея замыслы отмстить распадались въ ничто. Она отказывалась отъ нихъ, безсильно злобствуя на судьбу и на себя самое; называла себя дурой за то, что въ роковой сентябрьскій день не обезпечилась свидтелемъ, на показанія котораго можно было бы сослаться въ такую минуту, когда это понадобится для удовлетворенія ея сердца, жаждавшаго мести.

Тмъ не мене, какъ только случалось Тому держать себя съ нею немного подобре и помягче, а это отъ времени и до времени всетаки же случалось, сердечныя раны бдняжки Рокси тотчасъ же заживали, и она снова чувствовала себя счастливой. Она наслаждалась тогда радостнымъ и горделивымъ сознаніемъ, что ея сынъ, рожденный быть рабомъ и негромъ, барствовалъ теперь среди блыхъ и такимъ образомъ мстилъ имъ за ихъ преступленія противъ его собственной расы.

Какъ разъ въ ту же осень, а именно осенью въ 1845 году, на Даусоновой пристан справлялось двое торжественныхъ похоронъ. Граждане этого города отдали послдній долгъ полковнику Сесилю Бурлейгу Эссексу и достопочтенному Перси Дрисколлю.

На своемъ смертномъ одр Дрисколль далъ Роксан вольную, обожаемаго же мнимаго сына торжественно передалъ на попеченіе своего брата, судьи, и его супруги. Это до чрезвычайности обрадовало бездтную чету, такъ какъ бездтнымъ людямъ, вообще говоря, угодить не трудно.

За мсяцъ передъ тмъ судья Дрисколль конфиденціально заходилъ къ своему брату и купилъ у него Чемберса. Онъ слышалъ, какъ Томъ уговаривалъ отца продать этого мальчика въ низовья плантаціи и хотлъ предотвратить скандалъ, который такая продажа не преминула бы вызвать въ город. Общественное мнніе и тогда уже не одобряло такихъ безцеремонныхъ поступковъ со слугами, родившимися въ семь и ничмъ не заслужившими дурного съ собой обращенія.

Перси Дрисколль выбился изъ силъ въ попыткахъ спасти громадное помстье, купленное имъ ради спекуляціи и умеръ не достигнувъ желанной цли. Едва только успли опустить его въ могилу, какъ мыльный пузырь лопнулъ. Молодой наслдникъ Перси Дрисколля, котораго вс считали первостатейнымъ богачемъ, оказался бднякомъ, у котораго за душой не было ни гроша. Ему не пришлось, однако, особенно горевать изъ-за этого. Дядюшка объявилъ Тому, что назначитъ его наслдникомъ и оставитъ ему все свое состояніе. Благодаря этому, Томъ не замедлилъ утшиться.