Вильсон Мякинная голова

Твен Марк

— Положимъ, что этого заране утверждать нельзя, но если имъ и не пришлось удостоиться такой чести, они всетаки произведутъ у насъ достаточно сильное впечатлніе.

— Я въ этомъ заране уврена… Луиджи и Анджело! Какія это дивныя и милыя имена! Они звучатъ такъ необыкновенно и торжественно: не то что какіе-нибудь Джоны, Робинзоны и т. п… Они общали пріхать въ четвергъ, а теперь всего только вторникъ! Разв можно такъ долго заставлять себя ждать?.. Вотъ идетъ къ намъ судья Дрисколль! Онъ ужь остановился у калитки. Наврное онъ слышалъ про нашихъ жильцовъ! Я сейчасъ сбгаю ему отворить.

Бывшій судья разсыпался въ поздравленіяхъ и обнаружилъ приличествующую дозу любопытства. Письмо итальянцевъ было прочитано сызнова и подверглось всестороннему обсужденію. Вскор посл того прибылъ преемникъ Дрисколля въ должности судьи, Робинзонъ, тоже съ поздравленіями. Письмо было тогда опять прочитано и подвергнуто обсужденію. Это являлось только началомъ. Сосди и сосдки шли другъ за другомъ нескончаемой вереницей поздравлять тетушку Патси. Вдовушк приходилось принимать эти поздравленія не только

во вторникъ до поздняго вечера, но также въ теченіе всей среды и четверга. Письмо читалось и перечитывалось столько разъ, что подъ конецъ совсмъ истрепалось. Вс восхищались изысканною его вжливостью, а также изяществомъ, и практичною ясностью стиля. Вс граждане были возбуждены предстоявшимъ пріздомъ иностранцевъ и заране уже прониклись живйшимъ къ нимъ сочувствіемъ. Что касается до самихъ Куперовъ, то они положительно утопали въ блаженств.

Въ тогдашнія первобытныя времена пароходное сообщеніе, особенно же въ малую воду, не отличалось аккуратностью. Такъ и теперь, въ четвергъ, пароходъ изъ Сенъ-Луи не прибылъ еще къ десяти часамъ вечера на Даусонову пристань. Публика на пристани ждала его цлый день напрасно. Разразившійся вечеромъ ливень заставилъ всхъ разойтись по домамъ, не удостоившись лицезрть знаменитыхъ иностранцевъ.

Пробило одиннадцать часовъ, и во всемъ город только лишь у однихъ Куперовъ окна были освщены. Ливень, сопровождавшійся молніей и громомъ, еще не переставалъ, но тетушка Патси, хотя и смущенная грозою, не утратила еще надежды, что жильцы всетаки же прідутъ. Наконецъ раздался стукъ въ калитку и вся семья бросилась ее отворять. Вошли два негра, каждый изъ которыхъ несъ по чемодану. Ихъ провели по лстниц въ верхній этажъ, гд находилась комната для жильцовъ. Вслдъ за ними прибыли и близнецы: красивйшіе, лучше всего одтые и самые изящные на видъ аристократическіе молодые люди, когда-либо удостоивавшіе Западъ своимъ посщеніемъ. Одинъ изъ близнецовъ казался нсколько смугле другого, но во всхъ другихъ отношеніяхъ они были какъ дв капли воды похожи другъ на друга.

ГЛАВА VI

«Постараемся жить такъ, чтобы, когда придетъ за нами смерть, даже и гробовщикъ пожаллъ бы объ этомъ».

Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы.

«Привычка остается привычкой, ее ни за что не вышвырнешь изъ окна. Самое большее, что можно сдлать, это выманить ее на лстницу и вывести оттуда вонъ, путемъ постепенныхъ переходовъ съ одной ступеньки на другую».

Изъ того же календаря.

Утромъ, за завтракомъ, близнецы непринужденно вжливымъ своимъ поведеніемъ и чарующимъ обращеніемъ сразу завоевали себ расположеніе семьи своихъ хозяевъ. Вс стсненія и такъ называемыя церемоніи немедленно же исчезли, смнившись самыми дружескими чувствами. Тетушка Патси почти съ перваго же раза принялась называть жильцовъ христіанскими ихъ именами. Она томилась по отношенію къ нимъ величайшею любознательностью, которую и не старалась скрывать. Дабы удовлетворить эту любознательность, они принялись обстоятельно излагать свою біографію, что доставило почтенной вдовушк величайшее удовольствіе. Оказалось, что въ ранней молодости молодые люди были знакомы съ нуждой и лишеніями. Это очень заинтересовало вдовушку. Она начала поджидать удобной минуты, чтобы вставить свое словцо въ разговоръ и освдомиться подробне о томъ, какимъ именно образомъ это могло случиться. Дождавшись такого случая, она сказала блондину, приступавшему въ свою очередь къ біографическому повствованію, пока брюнетъ переводилъ духъ:

— Если вы не признаете, мистеръ Анджело, неумстнымъ вопроса, съ которымъ я хотла къ вамъ обратиться, то я позволила бы себ освдомиться: отчего это вы въ раннемъ дтств оказались безъ друзей и въ такомъ печальномъ положеніи? Быть можетъ, вамъ непріятно объ этомъ разсказывать? Въ такомъ случа пожалуйста не говорите!

— Помилуйте, сударыня, тутъ для насъ нтъ ничего непріятнаго. Въ данномъ случа все сводится къ несчастію, которое нельзя никому поставить въ вину. Наши родители считались въ Италіи людьми достаточными и другихъ дтей, кром меня съ братомъ, у нихъ не было. Мы принадлежимъ къ старинному флорентинскому дворянству (сердечко у Ровены дрогнуло, ноздри и шея раздулись, а глаза вспыхнули чарующимъ огонькомъ). Посл войны мой отецъ, принадлежавшій къ партіи побжденныхъ, вынужденъ былъ бжать для спасенія своей жизни. Помстья его, а также все движимое и недвижимое имущество были конфискованы. Мы очутились въ Германіи, на чужой сторон, безъ друзей и безъ гроша денегъ. Мы съ братомъ были тогда десятилтними мальчиками, очень хорошо образованными для своего возраста, такъ какъ учились очень прилежно, — любили читать книги и недурно владли, кром своего родного итальянскаго языка, также языками нмецкимъ, французскимъ, испанскимъ и англійскимъ. Насъ съ братомъ считали также чмъ-то врод чуда, благодаря нашимъ необычайнымъ способностямъ въ музык. Я говорю такъ, съ вашего позволенія, единственно потому, что это сущая правда. Нашъ отецъ прожилъ всего лишь мсяцъ посл разразившагося надъ нимъ бдствія. Мать вскор послдовала, за нимъ въ могилу, и мы съ братомъ остались круглыми сиротами одни-одинешеньки на всемъ бломъ свт. Наши родители могли бы жить безбдно, если бы согласились показывать насъ за деньги, что имъ неоднократно и совтовали многіе знакомые. Мысль объ этомъ возмущала, однако, ихъ гордость, и они отказывались отъ самыхъ выгодныхъ предложеній, объявляя, что скоре согласятся умереть съ голоду. То самое, однако, на что они не хотли соглашаться, пришлось намъ посл ихъ смерти

выполнять помимо нашего желанія и согласія. Насъ конфисковали за долги, въ которые пришлось войти за время болзни и по случаю похоронъ нашихъ родителей, и помстили въ числ прочихъ диковинокъ въ одинъ изъ дешевыхъ берлинскихъ музеевъ, пока мы не отработаемъ всю сумму долга. Цлыхъ два года пробыли мы въ этомъ рабств. Мы путешествовали по всей Германіи, не получая жалованья и даже необходимаго продовольствія. Антрепренеръ показывалъ насъ за деньги и заставлялъ сверхъ того просить милостыню.

«Все остальное, сударыня, не представляетъ собою особеннаго интереса. Освободившись въ двнадцатилтнемъ возраст отъ этого рабства, мы чувствовали себя въ нкоторыхъ отношеніяхъ взрослыми людьми. Ранній жизненный опытъ доставилъ намъ много полезныхъ свдній. Между прочимъ, мы научились заботиться о собственныхъ своихъ интересахъ: защищаться отъ жадности антрепренеровъ, которые напоминаютъ собою акулъ, и вести дла безъ посторонней помощи такъ, чтобы вс барыши поступали въ нашу пользу. Мы путешествовали по разнымъ странамъ въ теченіе многихъ лтъ, пріобртая при этомъ кое-какія свднія изъ иностранныхъ языковъ, ознакомляясь съ необычайными зрлищами и странными обычаями. Такимъ образомъ, мы пріобрли весьма интересное, обширное и разнохарактерное образованіе. Мы вели очень пріятную жизнь, побывали въ Венеціи, Лондон, Париж, въ Россіи, Индіи, Кита, Японіи…

Черная негритянка-невольница, Нэнси, при этихъ словахъ просунула голову въ дверь и воскликнула:

— Старая барыня, весь домъ у насъ биткомъ набитъ народомъ! Всмъ смерть какъ хочется поглядть вотъ на этихъ господъ!

Указавъ на близнецовъ кивкомъ головы, она спрятала таковую опять за дверь. Вдовушка была вн себя отъ радости и ршила воспользоваться столь благопріятнымъ случаемъ, дабы показать залетвшихъ къ ней рдкостныхъ пташекъ своимъ друзьямъ и сосдямъ, — простодушнымъ людямъ, которымъ наврядъ ли доводилось когда-либо видть иностранцевъ. Что касается до сколько-нибудь выдающихся чужеземцевъ, то ихъ, безъ сомннія, никогда еще до сихъ поръ не видывали на Даусоновой пристани. Во всякомъ случа, радостное возбужденіе тетушки Патси было весьма умреннымъ по сравненію съ тмъ, которое охватило Ровену. Двушка чувствовала себя какъ бы вознесшейся превыше облаковъ. Казалось, будто она паритъ въ воздух, не прикасаясь къ земл. Ей представлялось, что она переживаетъ самый великій день и наиболе поэтичный эпизодъ въ безцвтной исторіи родного ея скучнаго провинціальнаго городка. Ей предстояло находиться въ фамильярномъ сосдств съ дивными источниками славы, которая охватывала ее всецло могучей своею волною въ то время, какъ остальнымъ двицамъ дозволялось только завистливо смотрть на эту славу со стороны, за невозможностью стать участницами таковой.

Вдовушка, Ровена и сами чужеземцы были готовы къ торжественному пріему.

Пройдя черезъ сни и пропустивъ гостей близнецовъ впередъ, хозяева вошли вслдъ за ними въ открытую дверь зала, откуда доносилось глухое жужжаніе говора. Близнецы заняли позицію возл дверей. Вдовушка стояла рядомъ съ Луиджи, а Ровена рядомъ съ Анджело. Тотчасъ же затмъ начался церемоніальный маршъ съ торжественными оффиціальными представленіями. Довольная улыбка не сходила все время съ лица вдовушки, которая, принимая процессію именитыхъ согражданъ, препровождала ее затмъ къ Ровен. Все это соединялось со слдующимъ церемоніаломъ:

— Добраго утра, сестрица Куперъ! (рукопожатіе).

— Добраго утра, братецъ Гиггинсъ! Графъ Луиджи Канелли, мистеръ Гиггинсъ! (рукопожатія, за которыми слдуютъ со стороны Гиггинса пожирающій пристальный взглядъ и заявленіе: „Радъ васъ видть“, а со стороны графа Луиджи, вжливое наклоненіе головы и замчаніе: „Радъ это слышать“).

— Добраго утра, Ровеночка! (рукопожатіе).

— Добраго утра, г-нъ Гиггинсъ! Имю честь представить васъ графу Анджело Капелли (рукопожатіе, пристальный взглядъ, полный восхищенія. „Радъ васъ видть!“ (улыбающееся) „Радъ васъ слышать!“ и Гиггинсъ уходитъ). Ни одинъ изъ постителей не чувствовалъ себя въ своей тарелк, но такъ какъ все это были люди добросовстные, то никто изъ нихъ даже не притворялся, будто чувствуетъ себя такимъ образомъ. Никому изъ нихъ не доводилось передъ тмъ видть человка, носившаго аристократическій титулъ, и никто не ожидалъ даже и на этотъ разъ встртиться съ подобнымъ высокопоставленнымъ лицомъ. Графскій титулъ новоприбывшихъ иностранцевъ явился поэтому для почтенныхъ горожанъ своеобразнымъ, съ ногъ сшибательнымъ сюрпризомъ, который захватилъ ихъ совершенно не подготовленными. Немногіе лишь пытались поставить себя на уровень требованій, предъявлявшихся такимъ титуломъ, и отвчать робкимъ „милордъ“ или же „ваша свтлость“ и т. п. Большинство чувствовало себя, однако, въ конецъ подавленными непривычнымъ словцомъ, съ которымъ соединялось туманное благоговйное представленіе о дворцахъ, украшенныхъ придворными въ позолоченныхъ мундирахъ, о торжественномъ церемоніал и августйшихъ внценосцахъ. Торопливо обмниваясь рукопожатіями, такіе смиренные горожане безмолвно удалялись. Отъ времени до времени, какъ это вообще случается при оффиціальныхъ пріемахъ, какая-нибудь ненормально добрая душа задерживала процессію, заставляя всхъ дожидаться, пока она наведетъ справки, въ какой именно степени понравился братьямъ-близнецамъ провинціальный городокъ, сколько времени разсчитываютъ они тамъ гостить, какъ поживаютъ ихъ родственники и тому подобное. Затмъ, упомянувъ про погоду, добрая душа выражала надежду, что жара вскор спадетъ, и вообще устраивалась дабы, имть право объявить по возвращеніи домой: „Я имлъ съ ними продолжительный разговоръ“. Тмъ не мене, никто не сказалъ и не сдлалъ ничего такого, о чемъ слдовало бы потомъ пожалть, а потому оффиціальный пріемъ закончился совершенно прилично и къ взаимному удовольствію.