Вирелка дома?
Шрифт:
Вечером отварили молодой картошки с рынка и говяжий язык, да эту молодую вареную картошку с укропчиком, да отварной язык с хреном, да рыбку-белужку с неземным вкусом – это был самый вкусный ужин моего детства. Гулять в город не пошли, а просто сидели за столом в саду под виноградом и слушали цикад.
Не знаю как так получалось, но все мы постоянно "сгорали" в первые же дни на пляже. Вроде бы и особенно не лежали пластом под солнцем часами, но в каждый наш приезд через три-четыре дня наши плечи становились цвета вареных раков. Мама мазала нас одеколоном и подсолнечным маслом, но это мало чем помогало. До врачей дело
Мама нас с Настей и папой постоянно ругала ( она никогда не сгорала, так как всегда сидела на пляже под цветастым китайским зонтиком):
– Что вы за бестолковые! Сколько раз вам говорила, что нельзя находится на солнце первые дни больше пяти минут!
Но я думаю, что это было просто из-за того, что наша кожа была чрезвычайно белой, как у большинства северян, вот солнце нас и метило.
Я вообще не любил загорать просто тупо лёжа на пляже. Больше чем на десять минут меня никогда не хватало. Мне нравилось гулять по набережной, взвешиваться на весах за пять копеек по несколько раз в день, наблюдать, стоя в очереди, как лотошник на палочку наматывает сладкую вату, а потом с наслаждением ее съедать.
Вся набережная, так же как и берег, были усыпаны людьми, но меня это совершенно не угнетало, а совсем на оборот, даже нравилось. Детей было тоже много. Мы мгновенно знакомились друг с другом, тут же начинали вместе плавать на перегонки и нырять – кто дальше, а потом бродили по берегу и собирали красивые камешки.
Мне приходилось встречать знакомых мальчиков на том же самом месте пляжа, приехав в Сочи через год. Люди привыкали отдыхать на одном и том же месте и ничего не хотели менять.
Отпуск у папы был сорок пять рабочих дней, так что пробыв на море дней двадцать, мы потом еще уезжали к бабушке в ростовскую область. У бабушки, маминой мамы, был собственный небольшой дом с большим садом-огородом. Вот где было нам с Наськой раздолье полазать по фруктовым деревьям, срывая спелые абрикосы и вишню, а так же ароматные яблоки сорта "Белый налив".
Бабушкин огород – это длинные грядки с зеленым луком, огурцами, укропом и редиской, мои любимые помидоры с запахом солнца и неземным вкусом, а так же целое маленькое поле картошки с ботвой мне по грудь. Картошка вырастала крупной и белой. С одного куста я выкапывал по пол ведра картофелин.
Во дворе стояла летняя печка, на которой бабушка готовила, а я обожал в эту печку подбрасывать дровишки и завороженно смотреть на пляшущий огонь.
А по двору деловито сновали куры, все время разгребая землю своими куриными лапками, словно что-то писали замысловатым шрифтом. Красавиц-петушок важно расхаживал среди своих подопечных и призывно кудахтал, если находил что-нибудь вкусненькое, и куры радостно спешили на его призыв.
Птица была домашняя, не пугливая, петух не набрасывался на меня, как когда-то на молочной кухне в Руднегорске, а наоборот, всегда приветливо кудахтал и осторожно склевывал с моей ладошки пшено.
Я очень любил помогать бабушке по хозяйству: кормил кур, топил печку, ходил к колонке за водой, собирал огурцы, помидоры и зелень к столу. Завтракали, обедали и ужинали во дворе под вьющемся
Бабушка потрясающе готовила. Больше всего мне запомнилась куриная лапша (лапшу она делала сама), жареная картошка кружочками с луком и салом, которую готовили на большой чугунной сковороде и пирожки с вишней и тыквой. Пирожки у бабушки получались большие, пышные, румяные и необычайно вкусные. А вечером домой вместе со стадом возвращалась с пастбища бабушкина корова Звездочка. Она возвещала о своем подходе к дому громким мычанием , мол, я уже рядом, выходите встречать.
Не смотря на то, что Звездочка была доброй и послушной коровой, да еще давала такое вкусное молоко, я ее немножко побаивался – уж очень для меня она была большой, да еще и с рогами. Местные мальчишки, с которыми я быстро подружился, посмеивались надо мной, видя как я напрягаюсь при виде коровьего стада:
– Валерка-то живой коровы не видал, вот и боится. Молоко небось любит пить, а коров боится,– беззлобно поддразнивали меня деревенские.
А молоко я действительно очень любил даже парное и даже с пенкой.
У бабушке в деревне мы тоже ходили купаться, но только не на море, а на речку. Я ходил и с родителями и самостоятельно, с деревенскими ребятами. С ребятами было веселей, так как можно было весело бежать, играя по дороге в догонялки, сбивая на бегу огромные и колючие головки репейника тонкой палочкой.
А еще мне страшно нравилось прыгать с "тарзанки" в реку. У нас в Руднегорске мы тоже делали "тарзанки", но на них можно было только качаться над оврагом, а здесь полный восторг от свободного полета, а потом ты еще и бултыхнешься с высоты в прохладную реку. По сто раз на день, не меньше, мы с пацанами ныряли с "тарзанки" и нам не надоедало.
Вечерами к бабушке в госте приходили соседи и они с нашими родителями сидели на веранде, пили бабушкино легкое вино и играли в карты в "Дурака" или в лото. Я тоже иногда с ними играл в лото, особенно я любил доставать бочонки с цифрами и громко произносить:
– Барабанные палочки!
–Чертова дюжина!
–Туда-сюда! – и другие смешные названия бочонков, которые уже не помню.
Но чаще я любил почитать какую-нибудь книжку, особенно веселую, как на пример "Денискины рассказы" . Помню, читая рассказ "Расскажите мне про Сингапур" я так хохотал, что мама с папой прибежали ко мне в комнату спросить, что меня так развеселило. Я им зачитал самое смешное место, и мы все вместе еще раз посмеялись этому одному из лучших, на мой взгляд, рассказов писателя.
В те времена в бабушкиной деревне на улицах фонарей было очень мало, так что ночью всё погружалась во тьму. Грустно и усыпляюще пели сверчки, бабушка на ночь закрывала ставни, в комнатах выключали свет и, закрыв глаза, я тут же проваливался в глубокий сон.
Это был сон не под стук вагонных колес и не под шум морской волны, это был сон под переливы сверчков в бабушкиной деревне, но такой же счастливый и безмятежный как и все отпускные сны моего детства.
Отдых на юге потихоньку подходил к концу, и я все больше скучал по Руднегорску, по своим друзьям-товарищам и по школе. И как-то вечером, перед тем как заснуть, из глубины моего сознания на поверхность памяти вдруг выплыло имя – Катя. И забеспокоилось сердце, заволновалось. Впервые за время всего отдыха я не заснул сразу, а долго думал о ней, вспоминал ее лицо и косички.