Вист: Аластор 1716
Шрифт:
На следующий день, поздно вечером, Кедида привела торжествующую ватагу товарищей по команде, друзей и болельщиков. Она тут же подбежала к Джантиффу, сидевшему в гостиной, и взъерошила ему волосы:
— Что я говорила, Джанти? Мы выиграли! А ты все хныкал и брюзжал. Пять неудержимых атак подряд!
— Знаю, — сказал Джантифф, — я был на стадионе.
— Ну а тогда почему ты не празднуешь вместе с нами? Ура, всем ура! «Эфталоты» в лучшей форме! Джантифф, не будь таким занудой, веселись
— О каких обидах может быть речь? — холодно удивился Джантифф. — К сожалению, мне нужно работать, веселиться вам придется без меня.
— Смотри, нахохлился, как старая ворона! Хочу, чтоб ты нарисовал всех «Эфталотов» — и меня, бесстрашную шерль непобедимой команды!
— Как-нибудь в другой раз, — упорствовал Джантифф. — В любом случае, на вечеринке рисовать будет невозможно.
— И то правда. Значит, завтра или послезавтра. А теперь — раскупориваем бидоны! Не скупись, Скрива, наливай по полной! За победу «Эфталотов»!
В шуме и в сутолоке терпение Джантиффа скоро иссякло. Он вышел в коридор, поднялся на лифте в «висячий сад» на крыше и долго сидел, погруженный в мрачные думы, на скамье, полускрытой буйно разросшимся кустом.
Через час он спустился в пустую квартиру, оставленную пьяной компанией в ужасном беспорядке — всюду валялись перевернутые стулья, разбитые кружки, мусор, пустые бидоны. Кто-то пролил кружку пойла ему на постель.
Возвращение Кедиды он едва заметил, и в полусне ему как-то удалось игнорировать звуки, раздававшиеся за шторой.
Утром Кедиде стало плохо — во всяком случае, она демонстративно издавала тихие невнятные стоны. Джантифф лежал молча, не шевелясь. Наконец Кедида спросила:
— Джанти, ты спишь?
— Нет, конечно.
— У меня все болит, боюсь пошевелиться.
— Даже так?
— Ну правда, Джанти! Какой-то кошмар, по мне как на катке ездили. Понять не могу, что случилось.
— Неужели?
— Джантифф, мне сегодня на тухту, а я сесть не могу, не то что встать. Ты за меня оттарабанишь? Будь человеком!
— И не подумаю.
— Ну Джанти, не надо так говорить! Сегодня особый случай, я даже подумать не могу о том, чтобы куда-то тащиться. Ну пожалуйста, Джанти, будь так добр!
— Доброты мне не занимать. Но тухтеть я за тебя не буду. Во-первых, ты никогда не отдаешь долги. Во-вторых, у меня самого сегодня тухта.
— О-о, дьявол! Придется подниматься, ничего не попишешь. Голова гудит, как колокол — что за жизнь! Эх, как-нибудь!
На протяжении следующих двух дней Кедида рано уходила и поздно возвращалась — Джантифф ее почти не видел. На третий день она осталась дома, но перспектива предстоящего матча «Эфталотов» с пользовавшимися высокой репутацией «Вергазскими хальдравами» приводила ее в панически раздраженное состояние. Когда Джантифф предложил ей порвать, пока не поздно, с «Эфталотами», Кедида уставилась
— Джанти, о чем ты говоришь? Нам осталось только побить «Хальдравов», и мы выйдем в полуфинал, потом в финал...
— А потом?
— Но мы же не проиграем! Джанти, неужели ты не видишь? Мне везет, я приношу удачу! Все так говорят. Чемпионам никто не страшен! Жрачки будет от пуза, и больше никогда никакой тухты — никогда!
— И это все? А другие места, другие миры ты увидеть не хочешь?
— А чего я там не видела? Вечно пресмыкаться перед плутократами да спину гнуть восемь дней в неделю, пока копыта не откинешь? На что она мне сдалась, такая жизнь? Тоска смертная!
— Не всегда и не везде. На многих планетах Скопления люди живут по-своему, и живут совсем неплохо.
— Предпочитаю эгализм. Когда все равны, каждому легче.
— Но на самом-то деле ты не хочешь никакого равноправия! Ты хочешь победить, возвыситься над другими, чтобы у тебя всегда было вдоволь дефицитной жрачки, чтобы тебе никогда не нужно было тухтеть. Это элитизм, а не эгализм!
— А вот и нет! Это потому, что я — Кедида, других таких нет! И потому что завтра мы победим! И нет в этом никакого элитизма, можешь говорить все, что хочешь.
Джантифф печально усмехнулся:
— Не пойму я вас, аррабинов.
— Это тебя никогда не поймешь! Ты не разбираешься в самых простых вещах. Вместо того, чтобы радоваться жизни, возишься день-деньской с идиотскими кистями и красками! Кстати: когда ты собираешься рисовать наш групповой портрет? Ты обещал.
— Не знаю. Не уверен, что вообще...
— Сегодня не получится, мы тренируемся. Завтра тоже, завтра игра. Послезавтра будем отдыхать после празднования победы. Так что с мазней придется подождать, не велика беда.
Джантифф вздохнул:
— Вот и хорошо, забудем об этом.
— Ага, забыть-то мы забудем, но ты мог бы сделать для нас что-нибудь получше — например, большой плакат на стену: «Слава «Эфталотам», чемпионам Аррабуса!» С обнаженными титанами, золотыми молниями и ярко-зелеными падающими звездами. Ну пожалуйста, Джанти! Нас что-нибудь в этом роде изрядно позабавит.
— Послушай, Кедида...
— Ты не хочешь мне подарить даже такую безделицу?
— Тогда принеси краски и бумагу. Я отказываюсь тратить пигменты на всякую чушь.
Кедида пискливо мяукнула, выражая предельное отвращение:
— Джантифф, это уже просто неприлично! Ты торгуешься, как лавочник, из-за каждой мелочи!
— Пигменты мне присылают заказной почтой с Зака.
— Ну и проваливай к себе на Зак, что ты ко мне пристал?
Джантифф счел недостойным для себя что-либо отвечать и вышел из квартиры.
В вестибюле на первом этаже его окликнула Скорлетта, излучавшая неубедительное дружелюбие:
— А, Джантифф! У тебя, небось, слюнки текут? К пикнику все готово.