Вист: Аластор 1716
Шрифт:
Последовал лукавый взгляд искоса:
— Ты, конечно, не упустишь такой случай?
Джантиффу ее манера очень не понравилась:
— Разумеется, нет. Я заплатил за билет. Почему бы я стал выбрасывать деньги на ветер?
— Вот и хорошо. Отправимся послезавтра, рано утром.
Джантифф прикинул в уме:
— Послезавтра? Ничего не может быть лучше. Сколько нас будет?
— Ровно дюжина. Больше в аэромобиль не поместится.
— Мы полетим? Каким образом Эстебану удалось раздобыть воздушный транспорт?
— А, ты не знаешь Эстебана! Он умеет провернуть любое дело и выйти сухим из воды.
— Не сомневаюсь, — холодно отозвался Джантифф.
Скорлетта снова развеселилась —
— Еще одна важная мелочь — не забудь взять с собой камеру. Цыгане выкидывают неподражаемые номера! Забудешь камеру — пожалеешь!
— Не хочу брать с собой ничего лишнего.
— Ты никогда себе не простишь, если упустишь такую возможность! Кроме того, Танзель хотела бы получить пару фотографий на память. Ты же ей не откажешь?
— Ладно, возьму камеру.
— Договорились! Встретимся в вестибюле, сразу после завтрака.
Скорлетта бодро направилась к лифту. Джантифф проводил ее взглядом: Скорлетта, придававшая огромное значение столь редкому в ее жизни событию, очевидно сама хотела обзавестись сувенирами и решила снова воспользоваться его услужливостью. Что ж, на этот раз ее ожидания могут не оправдаться.
Джантифф вышел из общежития и присел на скамью под навесом, в стороне от входа. Вскоре из-под арки появилась Кедида. Оказавшись на солнце, она зажмурилась и сладко потянулась, после чего поспешила, почти вприпрыжку, к вечно многолюдной магистрали. Когда ее фигура исчезла в неподвижно несущейся толпе, Джантифф поднялся на ноги и вернулся в квартиру. Как всегда, Кедида оставила после себя невероятный беспорядок. Джантифф немного прибрал в комнатах и задумчиво прилег на койку. Сомнений не оставалось: пора было уезжать из Унцибала... Поведение Скорлетты, особенно в том, что касалось камеры, показалось ему исключительно подозрительным. Никогда раньше она не проявляла интереса к фотографированию... Джантифф задремал, но через некоторое время его разбудили пронзительные голоса: вернулась Кедида, и с ней в квартиру гурьбой ввалились самодовольные «Эфталоты», обмениваясь скабрезными шутками, хвастливо поддразнивая друг друга, наперебой обсуждая тактику завтрашней игры. Джантифф повернулся на бок и попытался закрыть уши подушкой. В конце концов он встал, прошлепал к лифту и поднялся в сад на крыше, где и просидел до тех пор, пока не позвонили к ужину.
Кедида, вся раскрасневшаяся от возбуждения, тоже заглянула в столовку. Джантифф старался не смотреть на нее. Едва притронувшись к еде, она упорхнула. Вернувшись домой, Джантифф застал ее уже в постели, утомленно спящую — она даже не задернула штору между койками. Какой невинной и чистой она выглядела во сне! С досадой отвернувшись, Джантифф разделся и лег в постель: завтра беспардонным «Эфталотам» и их самонадеянной шерли предстояло иметь дело с серьезными противниками.
Вечером следующего дня Джантифф возвращался в Розовую ночлежку. Днем было жарко, и даже теперь еще воздух казался тяжелым. Небо над городом затянули темные тучи — только на западе блестела, как рыбья чешуя, полоска заката. Джантифф невольно поморщился: неужели у него настолько разыгралось воображение? Или ветер действительно доносил тошнотворно-сладковатый запах тления? Подернув плечами, Джантифф подавил зарождавшуюся мысль: способность мозга находить самые причудливые аналогии в вечном поиске закономерностей порой вызывала отвращение. Сурово приказав себе держать себя в руках, он вошел в общежитие и поднялся на лифте. У входной двери квартиры он задержался и замер в странной позе — опустив голову, с рукой, наполовину поднявшейся к кнопочной пластинке замка. Очнувшись, Джантифф открыл дверь, зашел в пустую квартиру. Сегодня лампы горели тускло, гостиная казалась темноватой, душной, глухой. Джантифф задвинул
Прошел час. В коридоре послышались тихие шаги. Дверь отодвинулась — зашла Кедида. Джантифф молча наблюдал за ней. Она тоже приблизилась к столу и опустилась на стул — неловко, с усилием, как страдающая ревматизмом старуха. Джантифф бесстрастно изучал ее лицо: бледные скулы чуть просвечивали сквозь посеревшую кожу, уголки рта опустились.
Глядя на Джантиффа столь же бесстрастно, Кедида тихо сказала:
— Мы проиграли.
— Я знаю, я там был, — кивнул Джантифф.
Губы Кедиды чуть покривились. Она спросила, так же тихо:
— Ты видел, что они со мной сделали?
— Да, с начала до конца.
Кедида улыбнулась непонятной кривой улыбочкой и ничего не сказала.
Джантифф произнес без выражения:
— Помочь я ничем не мог, не смотреть было бы трусостью — оставалось только смотреть.
Кедида отвернулась к стене. Шли минуты. В коридоре прозвучал звонок.
— До ужина десять минут, — встрепенулся Джантифф. — Прими душ, переоденься. Станет легче.
— Не хочу есть.
Джантифф не знал, что сказать. Когда раздался второй звонок, он встал:
— Ты идешь?
— Нет.
Джантифф отправился в столовку. Мгновенно появившаяся вслед за ним Скорлетта взяла поднос, присела прямо напротив, с притворным беспокойством обернулась направо, налево:
— Где Кедида? Ее сегодня не будет?
— Нет.
— «Эфталоты» продули, — Скорлетта смотрела исподлобья, с ядовитой усмешкой. — Им устроили хорошую взбучку.
— Я был на стадионе.
Скорлетта коротко кивнула:
— Никогда не понимала, ради чего женщины ставят себя в такое положение. У некоторых, по-видимому, желание производить впечатление становится болезненной потребностью. В конце концов команда проигрывает, и тогда уж действительно начинается впечатляющий спектакль! Результат невозможно не предвидеть; следовательно, он и является изначальной целью. Преступный сексуализм! Удивительно, что это извращение все еще не запретили.
— Стадионы набиты до отказа, — возразил Джантифф.
Скорлетта презрительно хрюкнула:
— Как бы то ни было! Все эти игроки в хуссейд, «Эфталоты» и «Хальдравы» — чужеземцы, враги равноправия, эксплуататоры! Понаехали сюда, и за наши деньги над нами же издеваются. Почему бы им, спрашивается, не привозить своих шерлей? О нет, это им и в голову не приходит! Они предпочитают протаскивать крамольную пропаганду под видом развлечений. Ведь по сути дела это сексуализм чистой воды. Ты не согласен?
— Я не анализировал этот вопрос, — равнодушно отозвался Джантифф.
Скорлетту его ответ не удовлетворил:
— Потому что в глубине души ты — противник равноправия!
Джантифф промолчал. Скорлетта вдруг преисполнилась покровительственным сочувствием:
— Но ты не огорчайся! Подумай: завтра пикник! Сможешь целый день удовлетворять свои антиэгалистические страстишки, и никто тебе ничего не запретит.
Джантифф хотел было заметить, что именно Скорлетта, а не он, постоянно проявляет нездоровый интерес к запретному элитарному пиршеству, но никак не мог подобрать удобное выражение. Вместо этого он откровенно признался:
— Не уверен, что смогу поехать.
Скорлетта вскинула черные брови, взгляд ее стал суровым и неподвижным:
— Что? Отстегнув целую пачку деревянных? Конечно, ты поедешь.
— По правде говоря, я не в настроении.
— Но ты же обещал! — выпалила Скорлетта. — Танзель ждет не дождется твоих фотографий. И я. И Эстебан! Мы на тебя рассчитываем.
Джантифф что-то бормотал, намереваясь возразить, но Скорлетта возражений не допускала:
— Значит, ты явишься, и не будет никаких накладок?