Витька – дурак. История одного сценария
Шрифт:
Иду пешком по утреннему солнцу, по Бронной, по Богословскому, на Палашевском рынке покупаю для мамы – я больше не боюсь, я зайду к маме! – букетик французского горошка за десять копеек. Нюхаю и улыбаюсь.
Да, я уже захожу домой, но не живу там. А живу – уже не у Андрона, не на Воровского и не на Николиной Горе, а у легендарного Виктора Горохова, у метро «Аэропорт».
Сценарий я уже написал, жду событий. А пока пишу роман под названием «Штучный человек». Роман про Беллу Ахмадулину и Юрия Нагибина.
Роман, естественно, под двумя фамилиями. Моя задача – писать каждый день три страницы гениального текста. Задача Виктора, жаждущего славы, – набить холодильник жратвой и водкой, не мешать, уехать к маме. Уговор – десять рублей страница. Большие, скажу вам, деньги. Писать трудно – романтическая квартира есть большой соблазн – ведь везде, только встань из-за машинки и выйди из подъезда, – сказочные русские девы, пугливые и огненные…
Но – уже сорок страниц написаны. Все читают и балдеют.
(Из-за сорока страниц этих меня уже возили в Ленинград, поили Шлепянов, Рейн и Авербах, показывали как московскую диковину – писатель-вундеркинд. А в Ленинграде ведь тоже – удивительные дамы!)
Итак, подарив маме букетик на Богословском, я мчусь в квартиру Горохова, влезаю в кровать с юной дивой Людой, делаю ей приятно, потом делаю ей кофе, потом вытаскиваю ее из постели, улыбаюсь и провожаю – «я тебе позвоню».
И – швыряю роман про чье-то будущее на пол!
Вытаскиваю сценарий «Катера, или Витька-дурак», ручку – и сажусь совершенствовать диалог…
И, поработав, сияя от переполняющей меня радости, выхожу с сигаретой во двор и жмурюсь на солнце…
И Каплер проходит степенно, Алексей Яковлевич, с Друниной, жует «для тонусу» кофейные зерна.
– Как дела, Олег? Нашли режиссера на дипломный фильм?
Я – небрежно:
– Нашел!.. Гномик такой, фамилия Быков… Фантазия… Поил… Помешан…
Каплер задумчиво улыбается, оглядывая меня снизу доверху. Вынимает из кармана горсть кофейных зерен, протягивает мне. Качает головой. И, как бы без всяких эмоций, ну о-о-чень корректно роняет:
– Да, он очень способный… но вы, Олег, из этого дела выйдете – вот с таким цветом волос!.. – и он касается рукой своих белых киношно-лагерных седин…
Я, усмехнувшись, вежливо киваю. Он уходит – и вдогонку слышит мое насмешливое, уверенное:
– Не волнуйтесь, Алексей Яковлевич, он ведь только Быков, а Бык-то я! – имеется в виду гороскоп, последний писк светской жизни. – И у нас – полный контакт! Навсегда!..
И я иду в свою квартиру на третьем этаже – а на первом живет Михаил Аркадьевич Светлов. Мы подружились и частенько вместе отправлялись на «уголок», в тот бывший «Националь» с метрдотелем Мусей, подругой Ю. Олеши, моего учителя. Другая история!..
Один раз в дверь постучался внушительный крепкий мужчина с глазами убежденного интроверта, спросил Горохова.
Я был ошеломлен. Тот самый великий Ржешевский, создавший стиль русского поэтического сценария, до которого не смогли дотянуться ни Пудовкин, ни Эйзенштейн?!
Он еще жив, крепок, прекрасен, а про него какие-то ничтожества читают «лекции» во ВГИКе – как про покойника, дилетанта, какого-то сумасшедшего, насмехаются и пародируют!
Высокомерные советские идиоты захоронили гения при жизни, отравив своими тухлыми премудростями (как ныне серой «миттятиной») сценаристов-ремесленников, которые и сейчас пишут свои кошмарные пошлости – и Госкино дает деньги именно им!
Я невольно содрогнулся – …брр! Какая судьба – выпасть из жизни, будучи полным гения и силы! Что за страна! «Черт меня догадал родиться в России с умом и талантом!» Нет, я избегу этой судьбы! Я сильнее всех, я лучше пишу и плаваю!..
О, «ма жюнесс абандонне»! О, мечты совковые сладкие! О, башни из слоновой кости и замки воздушные, водонепроницаемые!
* * *
Однажды мы под вечер оба
стояли на старом мосту.
Скажи мне, спросил я, до гроба
запомнишь вон ласточку ту?
…Да, однажды мы с первой любимой женой Мариной-Мавой-Малюшей смотрели с Кутузовского моста на проносившийся под ним товарняк.
На одной из платформ – на самом борту! – сидел молоденький светлорусый парнишка в большой кепке, удивительно похожий на моего младшего брата Юру…
Он размахивал ногами, что-то распевая во все горло – а в горло он лил пиво! – и при этом отгрызал от большого яблока с таким хрустом, что было слышно нам на мосту – в шуме поезда!
Он поднял взгляд на мост – мы встретились глазами! В улыбке он растянул рот до ушей и замахал нам обеими руками – с яблоком и пивом и едва не свалился с борта!..
И… – умчался, исчез, сгинул! Тихо стало…
Мы обалдело переглянулись – будто живой водой брызнуло! такой чистотой – и лукавством! – плеснуло с беззаботного русского лица! так озонно сияли его глаза!
Я шел домой, уже почему-то волнуясь, вслух рассуждая с женой – ведь он, ясно, москвич, рабочий, сопровождает какой-то груз… Он – сопровождающий! – крикнул я жене.
Все! – слово было найдено, дело сделано!
Я как бы оглох, как бы вознесся над всем, что видел в жизни, и увидел все это сразу – и услышал все звуки этой партитуры жизни одновременно!