Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина?
Шрифт:
За неимением греческих данных, обратимся к сведениям об армянском миссионерстве. В середине VI в. сирийский автор Захария Ритор рассказывает о появлении христианства среди гуннов в прикаспийских степях. Эти народы, рассказывает Захария, «живут в палатках и питаются мясом скота, рыбой, мясом диких животных, они живут за счет своего оружия. После того как от ромеев были уведены пленные и приведены к гуннам, они оставались в их земле 34 года. Тогда к человеку по имени Кардост, епископу в земле Арран, явился ангел, как сообщил нам этот епископ…» [1013] . Ангел велел ему отправляться к гуннам, что он и сделал еще с семью спутниками. Прибыв к гуннам, они преподали им духовное наставление, а заодно крестили «множество гуннов», перевели на их язык Писание. Кардост оставался там 14 лет, после него у них был «другой армянский епископ по имени Макарий», который «сажал овощи и сеял зерно», построил «церковь из кирпича». «Когда владыки кочевых народов познакомились с подобными нововведениями, они были изумлены и обрадовались этим людям. Они почитали их, и каждый звал их в свою местность и к своему племени. И они просили их быть их учителями. Они остаются там до сих пор» [1014] . Таким образом, миссионеры доказывали свою нужность варварам,
1013
Цит. по: Н. В. Пигулевская, «Заметка об отношениях между Византией и гуннами в VI в.»; Она же, Ближний Восток , Византия , славяне (Ленинград, 1976), с. 228—229.
1014
Там же, с. 231—232.
Подчас цивилизаторство оборачивалось навязыванием того образа жизни, который казался самим миссионерам единственно возможным. Вот как описывает Феодорит обращение арабов–кочевников у подножья столпа Симеона: «Исмаилиты же прибывали группами: в одно и то же время приходило по двести, по триста человек. Случалось, что и тысяча человек [сразу] с криком отказывалась от отеческого заблуждения, и разбивала пред тем божественным столпом почитавшиеся ими ранее идолы, и отказывалась от оргий в честь Афродиты… Они вкушали божественных таинств, и принимали законы от того священного языка, и расставались с отеческими обычаями , и отвергали привычку питаться дикими ослами и верблюдами. Я сам был очевидцем этого и слышал, как они отказывались от отчего злочестия и принимали евангельское учение» [1015] .
1015
Das Leben des heiligen Symeon, S. 10.16—28.
Как связано христианство с запретом на употребление в пищу ослиного и верблюжьего мяса — Феодорит не поясняет, это кажется ему само собой разумеющимся.
Подобное отношение сохранилось на многие века. Когда в 1253 г. западный миссионер Гильом де Рубрук ехал через захваченные татарами причерноморские земли, его чрезвычайно поразила та нервозность, которая ощущалась между тамошними христианами по поводу питья кумыса. Сам Рубрук попробовал этот напиток и спокойно отметил, что он «очень вкусный». Ханский правитель, которого посетил миссионер, «спросил у нас, хотим ли мы пить кумыс… ибо находящиеся среди них христиане, русские, греки и аланы, которые хотят крепко хранить свой закон, не пьют его и даже не считают себя христианами, когда выпьют, и их священники примиряют их тогда [со Христом], как будто они отказались от христианской веры» [1016] .
1016
Вильгельм де Рубрук, Путешествие в восточные страны / Пер. А. И. Малеина (Санкт–Петербург, 1910), с. 82—83.
К изумленному Рубруку приходили аланы и «спрашивали они и многие другие христиане, русские и венгры, могут ли они спастись, потому что им приходилось пить кумыс и есть мясо животных, или павших, или убитых сарацинами и другими неверными, что даже сами греческие и русские священники считают [грехом]… Тогда я разъяснил им, как мог, научил и наставил их в вере» [1017] . Зловещее значение, которое византийские миссионеры придавали кумысу, показывает, что греки наделяли культурное различие религиозным смыслом. Кочевник, чья жизнь невозможна без кумыса, не может быть христианином. Рубрук рассказывает, что к нему пришел один «сарацин», выказавший желание креститься — после долгих колебаний он заявил, что все-таки не будет этого делать, ибо кроме кумыса ему нечем питаться. Ясно, что подобные воззрения, распространявшиеся греческим духовенством, в зародыше подавляли всякую возможность обращения кочевников [1018] .
1017
Там же, с. 84.
1018
Кстати говоря, несториане проявляли в этом деле куда большую гибкость: когда в 1009 г. хан восточнотюркских племен, живших в районе Орхона и Байкала, послал к митрополиту Мерва с просьбой о крещении, он предупредил, что его подданные не смогут поститься, ибо не имеют иной еды, кроме мяса и молока, — в ответ на это католикос Иоанн сообщил митрополиту Абдишо, что кочевникам в пост запрещается есть мясо, но зато разрешено пить молоко (A. Mingana, «Early Spread» (см. прим. 28), р. 308—309, cf.: Е. К. Fow-den, The Barbarian Plain. Saint Sergius Between Rome and Iran (Berkeley — Los Angeles — London, 1999), p. 123).
Коль скоро миссионер обращался в первую очередь к властителям, ему нужно было что-то сказать об отношении новой религии к их власти. Что же говорили греческие проповедники о политике? Данных у нас нет, и потому опять приходится обращаться к родственной кавказской традиции. В VI в. армянин Григорис, внук Григория Просветителя, отправился в страну масктов (гуннов–савиров) и предстал перед Самасаной, царем масктов. Его проповедь развивалась весьма успешно, пока он не начал наставлять варваров в непротивлении и миролюбии. Вот что они отвечали ему, согласно историку Фавсту Бузанду: ««Если не будем похищать, грабить, отнимать чужое, как же можем мы прокормиться?«И хотя он на тысячу ладов старался благорасположить их, они его не хотели слушать, а говорили: «…как нам жить, если по исконному нашему обычаю не садиться на коней? Но это делается по наущению армянского царя, это он послал к нам, чтобы этим учением пресечь наши грабительские набеги на его страну»» [1019] . Незадачливого миссионера привязали к хвосту дикой лошади и пустили по полю.
1019
The Epic Histories Attributed to P’awstos Buzand / Transl. N. Garsoian (Cambridge, Mass., 1989), p. 72—73;
Варвары были по–своему правы — ведь христианский миссионер, даже если он не являлся официальным послом, не мог быть вовсе равнодушен к интересам своей страны (в этом его принципиальное отличие от ирландского миссионера (ср. с. 175), человека без отечества!). Значит, его проповедь должна была быть кому-то выгодна. Но если польза шла лишь христианизаторам, то какие же выгоды могли достаться христианизуемым? Проповедники обязательно должны были найти ответ на этот вопрос, если не хотели повторить печальную судьбу Григориса.
О том, что на Руси в свое время возникали те же сомнения по поводу христианства, как и несколькими столетиями раньше у прикаспийских гуннов, свидетельствует полулегендарный рассказ арабского писателя Аль–Марвази: «Когда они [руссы] приняли христианство, эта вера притупила их мечи, и дверь благосостояния закрылась перед ними… Они возжелали ислама, ибо он разрешает победы и войны — тогда они смогли бы восстановить силы» [1020] . Видимо, ответ на эти сомнения варваров был найден как на Кавказе, так и в Византии.
1020
W. Watson, «Arabic Perception of Russia’s Christian Conversion»» The Millennium: Christianity and Russia (AD 988 — 1988) (Chestwood, 1990), p. 35.
Когда в VII в. все те же кочевые племена Прикаспия начали разорять христианское Агванское княжество, князь ВаразТрдат «совещался с князьями и католикосом Илиазаром… «Войска гуннов нашествуют на страну нашу… Изберите из страны нашей епископа, чтобы он отправился… и расположил к миру и неразрывной любви»» [1021] . Как видим, цели князя могли бы подтвердить самые худшие опасения варваров. В качестве миссионера был послан епископ Мец–Когмана Израиль. Рассказ Моисея Каганкатваци о его миссии слишком обширен (увы, греческая традиция не сохранила нам ни одного источника о миссиях, приближающегося к Моисею по информативности!), чтобы его цитировать хоть скольконибудь полно. Мы отметим главное, что отличает «апостольство» Израиля от «апостольства» Григориса. Выслушав наставления миссионера, верховный князь «гуннов» Илитвер сказал своим приближенным: «Господь послал нам руководителя жизни в лице этого епископа, который… дал нам познать всетворящего Бога и дивную силу его, во что уверовали все мысли мои Возьмем себе в пример все страны, принявшие эту веру, и великое царство Римское. Говорят, что был некоторый царь Константин, который построил Константинополь. Говорят, что он был первым христианином этого царства. И до того был верующим муж этот, что ангел Божий служил ему. И великой победой этой веры он сокрушил всех врагов своих. Если посредством христианской веры можно сделаться столь славным и победоносным, за что же мы станем медлить веровать в Бога живого. Вот — учитель заповедей Божиих, епископ Израиль. Давайте попросим его, чтоб он остался в стране нашей и просветил нас» [1022] . Христианство из религии ненасилия, какой оно представало в проповеди Григориса, превратилось в рецепт военной удачи, чем немедленно прельстило варваров.
1021
История агван, с. 190.
1022
История агван, с. 207.
Чрезвычайно интересно упоминание о мощи Империи и о Константине, которому следует подражать. Этот мотив явно присутствовал и в проповедях византийских миссионеров: не даром же патриарх Фотий называл «Новым Константином» болгарского князя Бориса, император Михаил — моравского князя Ростислава, Иларион — Владимира Киевского. А. Авенариус считает, что такое уподобление имело целью принизить варварского правителя — ведь василевс приравнивался к самому Богу, а новокрещенный варвар — «лишь» к земному властителю [1023] . Вряд ли можно согласиться с таким построением. Ведь киевский митрополит Иларион — сам русский, и если бы ему казалось, что уподобление князя–крестителя Константину недостаточно торжественно, он мог бы легко отказаться от него, греки бы ничего не заметили. А тот факт, что варварские правители и сами любили называть себя «Новыми Константинами» [1024] свидетельствует о почетном характере этого титула.
1023
Avenarius, Kultur, S. 48—49.
1024
Можно было бы вспомнить парфянского вельможу Ракбахта (Е. Sachau, «Die Chronik von Arbela», Abhandlungen der Koniglich Preus-sischen Akademie der Wissenschaften, Philologisch-Historische Klasse, Jahrgang 1915, Bd. 6 (Berlin, 1915), S. 45), или суданского царя VIII в. Меркурия («History of the Patriarchate of the Coptic Church», PO. Vol. 5 (1910), p. 140), или даже монгольского хана Хулагу: когда в 1258 г. он и его жена Докуз Хатум, исповедовавшие несторианство, въезжали в Багдад, местные христиане приветствовали их как новых Константина и Елену (Histoire de la Siounie / Par Stephanos Orbelian, tr. M. Brosset (St. Petersbourg, 1864), p. 235). Эта символика, по всей видимости, понравилась хану — недаром в рукописи Vaticanus Syrus 559, написанной ок. 1260 г. для монастыря Мар–Матта у Мосула монахом Мубараком бар Давидом, на миниатюре с изображением Константина и Елены их августейшим лицам приданы черты сходства с Хулагу и Докуз Хатум. Кстати, мастерами, расписывавшими Церковь в Бартелли у Мосула, были греки (J. М. Friey, Chretiens sy-riaques sous les Mongols [CSCO, 362, Subs. 44] (Louvain, 1975), p. 85—87).
У нас практически нет данных о впечатлении, которое производили на варваров собственно греческие миссионеры, но можно предполагать, что агванский епископ Израиль пользовался при общении с гуннами общеупотребительным набором клише: к примеру, его ссылка на ангела, который служил императору Константину, весьма сходна с речами, которые рекомендует говорить варварским послам Константин Багрянородный (см. выше, с. 208). Итак, христианство рекламировало себя не только как религия, совершавшая чудеса, одолевавшая болезни и приносившая блага цивилизации, но и как религия военной победы.