Вкус жизни
Шрифт:
– Силы зла в этой семейке властвовали безраздельно! – патетически произнесла Инна. – Они обычные люди от пят до макушки, только гаденькие. Люди, как и собаки, чувствуют неуверенность или страх и быстрее с радостной злостью набрасываются на того, кто их боится, – добавила она и рассмеялась громко, отрывисто и невесело.
– Целый год я отказывалась выходить «на ринг», только слушала. Пытаясь вникнуть, я терпеливо ждала, когда они выдохнутся и прекратят ругаться. Только предлогов для ссор им не надо было долго искать. Они могли раздуть любой едва приметный очаг раздора. На это у них фантазии всегда хватало. И родственников у них была тьма-тьмущая. Они как конденсаторы накапливали раздражение, а потом разряжались. Причем каждый слушал сам себя. А почему бы сразу не разобраться в мелких недоразумениях,
Невмочь мне было спорить с родней Федора. Я не в силах была распутать клубок их взаимоотношений. У меня было такое чувство, что я вообще ничего не понимаю в их жизни. Все было так запутано, закручено и так абсурдно. Я увязала в их ругани как в зловонном болоте… Угораздило же мне попасть в эту странную семейку, в которой никто никого не любит!
– На что посягнула! На святое – на их уклад! – засмеялась Инна. – Вот и получала суровые нахлобучки. Не ко двору пришлась.
– Таким любая не ко двору, – рассердилась Эмма.
– Думала, преподаешь им урок честности и тактичности? Ты свой ум использовала в институте, на воспитание детей, а твоя свекровь свой нереализованный – она же не работала? – тратила на интриги, унижение, на издевательство над тобой… Ей посочувствовать надо. Что было в ее жизни интересного? Только сплетни. Вот она и полировала свое искусство. Ей доставляло удовольствие сознавать, что она, необразованная, верховодит в твоей семье. Ты была прекрасной мишенью для нападок: мягкая, воспитанная, добрая. Твоя порядочность для нее – пустой звук. Ты не осмеливалась ей возражать и по первому зову мчалась к ней, высунув язык. Как же! «Разве можно перечить женщине много старше себя!» Конечно, ты стремилась угодить, ты хотела как лучше. А она колко выговаривала тебе за малейший пустяк, унижала, ранила. И ты сникала. Моя знакомая послала матом пьяную родню своего благоверного и тем сразу навела порядок в своей семье. Но ты же так не сможешь.
Твоя свекровь не знала постулатов, на которых ты воспитывалась: «насколько индивид может ограничивать себя, соблюдать условности, настолько он и человек». Она не понимала, что «…ум отчасти состоит и в том, чтобы уметь вовремя остановиться, скомпенсировать безнадежность ситуации иронией, снять страшную усталость, озлобленность или истерику смехом; знать меру дотошности, не позволять перехлестов…» – криво усмехнувшись, закончила «речь» Лиля.
Она вдруг вспомнила из своего детдомовского детства кодекс «Строителя коммунизма», висевший на стене у изголовья ее койки, сыгравший не последнюю роль в ее воспитании, и выдержки из великих философов, которые она и ее подружки старательно выписывали из книг и при каждом удобном случае применяли в разговорах с мальчишками, шокируя их заумностью и напыщенностью фраз, и улыбнулась.
– В детстве казалось, что самое страшное в жизни – это если кто-то обо мне подумает плохо. А в замужестве я каждый день ужасалась себе, но терпела недоверие и оговоры, наглухо зашториваясь от них своими обидами и презрением.
– Твоя свекровь, наверное, отродясь не знавала, что такое добро. В борьбе за существование не до этикета. Там не раскланиваются, не расшаркиваются. В таких семьях чаще всего воспитываются эгоисты, – сказала Лиля, как бы оправдывая жестокосердие подруги.
– Не скажи! Напротив, те, кого слишком любили и баловали, не понимают чужой боли, – возразила ей Лера.
Эмма рассеянно взглянула в ее сторону и продолжила:
– Сколько лет я ходила вокруг мужа на цыпочках, боялась огорчить, взволновать, расстроить. А от его первого же раздраженного ответа у меня все внутри сжималось, и я тут же сдавалась с ощущением незаслуженной обиды. Я не могла ссориться и спорить
«Как трудно приблизиться к пониманию другого человека! Себя-то не всегда полностью осознаешь... Иногда на это требуется целая жизнь», – отрешенно думала Лена, неожиданно обнаружив в себе любовь и сострадание к подругам, о которых за долгие годы разлуки почти забыла. Она немного смутилась, точно стесняясь своего открытия.
– Слушаю и удивляюсь тебе. Муж – твой единственный свет в окошке? – разочарованно спросила Эмму Рита. – Это раньше неработающие женщины говорили мужьям: «Все мои радости в твоей власти». А теперь, когда точка опоры – работа и деньги – есть и у женщин, сохранять свое лицо стало много проще.
– Нам песни внушали, что «счастлив лишь тот, с кем рядом любимый идет». Мы так и понимали свое будущее, – улыбнулась Жанна.
– Ловкий рекламный трюк! – рассмеялась Мила.
– С некоторых пор я ничьи слова не принимаю на веру, – сказала Инна.
– Так тоже нельзя жить, – возразила Лиля.
– Пестуешь обиды? – адресуя свои слова только к Эмме, спросила Инна. – Трезвый ум толкал бы Федора на крутой подъем самоанализа, а не на протоптанную мамочкой тропинку… Я давно на таком муже поставила бы крест. Быстро показала бы на дверь. Как говорится, «шалишь, братец, всё будет по-моему». Было бы о ком жалеть! У тебя была только видимость семьи. Возят нас мордой об стол, а мы помалкиваем… Вон Лиля – эта тоже с тремя детьми, нищая, но воевала, переносила свои унижения с каким-то вызовом, что помогало ей жить. А ты просто терпела, не могла осмелиться дать достойный отпор? И что сварганила из своей жизни? До конца собираешься нести свой крест? – с брезгливой жалостью наскочила на Эмму Инна, всем своим видом давая понять, что ответственность за все случившееся с сокурсницей целиком и полностью лежит на ней самой.
«Критикует, но без злопыхательства. Какая-то в ней болезненно-безысходная злость», – решила Лена.
А Эмма в запале, она не слышит обидных слов, дальше рассказывает:
– «…Зачем ограничивать свои желания? В жизни и так немного радости. Женщины живут дольше, а мужчины быстрей. Им надо торопиться себя реализовывать», – говорила мать Федору. И он ей подпевал: «…Это совсем не похоже на то, что было с той, другой. Там всё переполняющая любовь, там то, что всегда ищет мужчина – сумасшедшие удовольствия», – слышала я, придя из магазина. Словно кинофильм какой-то обсуждали… Может, он и сам поначалу не догадывался, к чему склоняет его мать?.. Но ведь не в девятнадцать же лет он женился.
«Смакуя низменные удовольствия, они борются с моей правильностью?.. Какие-то вещи им кажутся абсолютно прозрачными, а для меня невоспринимаемыми? Не может мать подготавливать почву для измен сына», – сомневалась я сама в себе и терялась. Будто не со мной всё это происходило… Входишь в чужую семью и не знаешь, какие сюрпризы она тебе готовит. Их взгляды, критерии, оценки были выше моего понимания.
«Потрудись объяснить свое поведение. Не ограничивая себя, не воспитаешь детей, – возражала я мужу в ответ на его нелепые на первый взгляд заявления. – Я хочу спать, но надо вставать к ребенку, я хочу почитать, но надо стирать, убирать, стоять у плиты. Кто-то должен всё это делать»… Вот именно кто-то, только не она и не ее сын.