Вкус жизни
Шрифт:
А муж, пьяный от самолюбования, отвечал мне разнузданно и грубо: «Ты, как всегда, беспощадно права… Ха! Много шуму из ничего. Жаждешь реванша?». Он всегда переводил разговор на удобный ему иронический уровень или вовсе не утруждал себя комментариями. Его речи были полны язвительных незаслуженных выпадов, произносимых, по-видимому, единственно ради удовольствия искусно и больно ранить. (Вот они – мои гибельные «выси любви»!) Попутно он выуживал из моих возражений слова и фразы, которые потом, вывернув по-своему, использовал, чтобы лишний раз укорить меня в том, чего на самом деле я не подразумевала. В этом он был образцом находчивости.
Я порывалась сказать, что он не прав, но он обрывал меня на полуслове. Я нервничала и никак не могла попасть в ритм его рассуждений. С ним можно было договориться только тогда, когда он сам этого хотел. Как-то заявил, что я люблю его, потому что мне просто нравится кого-нибудь любить. «Это у тебя сидит в подсознании», – рассмеялся он. Как я могла его разубедить, разуверить? Спросить, что находится в его подкорке?.. Ложь особенно сильно возмущает и обижает, если исходит от любимого человека. На работе мне удавалось своим сдержанным молчанием смущать и ставить на место не очень воспитанных людей. Но там меня уважали. А в семье… Думаешь, легко постоянно испытывать горечь поражения? – В голосе Эммы звучала еле сдерживаемая ярость.
– Собственническая манера держаться не делает Федору чести, – отметила Лера.
– Кричать и хамить я не могла, потому что считала: грубить – значит признавать свое поражение… И все равно проигрывала. А Федор искал к чему бы придраться, правоту свою подкреплял грубостью. Любая моя просьба воспринималась как упрек: сразу становился в бойцовскую стойку, начиналась атака – и я нарывалась на незаслуженные упреки, – упавшим голосом говорила Эмма. – Настанет ли день, когда я буду вспоминать свое прошлое без мучительных переживаний?
«Почему она не была в семье столь же непреклонна, как на работе?» – задумалась Жанна.
«Сколько раз за годы замужества она прокручивала в уме эти скорбные слова? Сколько поколений женщин трудилось над разрешением этого вопроса?.. Эти бесконечные обиды погубили не одну женщину, – думала Алла. – И ведь не бил, а убивал… А скольких еще и бьют…»
– Мне знакомо это чувство безысходности. Излишняя мягкость, неуверенность в себе пригвождает. Какие уж там твердые намерения, – вздохнула Лиля.
– Чтобы покончить с проблемой, надо рассмотреть ее со всех возможных точек зрения и принять четкое взвешенное решение, – сказала Лера.
– В семье бывают неразрешимые проблемы.
– Вздор говоришь.
– Вот, например, для свекрови центр Мира – ее сын. Для меня тоже. Так в чем наши противоречия?
– Для нее центр Вселенной – она сама!
– Поведение твоего мужа называется строить свою свободу за счет несвободы другого. Не надо знать Федора, чтобы сделать вывод: все в семье должно быть подчинено только его интересам. С большой долей уверенности я могу утверждать, что он видел в тебе только собственную вещь, а не личность, – сказала Инна.
– В этой связи мне сын одной моей знакомой вспомнился. Влюбился в одноклассницу. Она увезла его в Москву. Бизнесом занимается. Он тоже где-то работает, но в основном у нее на хозяйстве. Она не идет за него замуж, но и не прогоняет, до тех пор, пока он ей нужен. Он согласен нянчить их детей, но она отказывается их заводить. Карьеру
Эмма не слушает, ее собственные обиды захлестывают:
– Помню, беременной, попрошу его купить мне чего-нибудь вкусненькое, чего душа просит, чтобы меньше тошнило, так он делал это с таким раздражением и злостью, что пропадало всякое желание брать угощение. Настроение портилось, аппетит исчезал. Нет чтобы пожалеть, приласкать… А все почему? Свекровь бесилась, когда меня рвало, мол, зря добро перевожу. Будто я виновата, что у меня токсикоз. Я полагала, что для сына, занимающегося только работой, мнение матери менее существенно, чем для дочери, совмещающей работу и быт. А у Федора все не как у людей.
– Повзрослев, он не стал мужчиной, – фыркнула Инна.
– Помню, лежала на сохранении. Муж пришел в больницу злой, сунул мне кусок колбасы со словами «Из-за тебя на работу опаздываю»… и больше не приходил. Я лежала, слюну глотала, когда другие ели деликатесы. От угощений соседок по палате отказывалась, мол, не хочу. Самой-то нечем было поделиться... Да разве это главное… А ведь сам сына просил. А когда он попадал в больницу, я каждый день к нему ходила, успокаивала, поддерживала… Наверное, когда-то в глубине его души жил весьма пристойный человек… а потом даже его просьбы стали звучать как приказания.
На свадьбе я впервые заметила на его лице злое выражение и очень удивилась. Уже на второй день моего замужества он отказался идти со мной в кино, играть в бадминтон. Добился своего и успокоился. А когда ухаживал, такого не случалось. Я больше не видела его внимательного взгляда, улыбки. Любопытство проступало, ехидство, ирония – и только. Стал жестким, непримиримым, вспыльчивым, скупым на доброту… Не понимал меня. Мое молчание для меня означало отказ, а он принимал его за согласие… Я была одна, повсюду и всегда одна, будто безмужняя… Было доверие, да все вышло. Осталось постоянно накапливающееся взаимное недовольство и претензии. Мои беды не обременяли его, они были ему безразличны. Я не жила, а заделывала трещины, закрывала бреши в наших отношениях, путалась у него под ногами… ради того, чтобы соблюсти приличия, сохранить видимость семьи…
А когда-то он любил шутить. Помню, говорил: «Я на тебе женился, потому что ты единственная из всех девчонок не повисала гирей у меня на руке, умела подстраиваться под мой шаг». Подстроилась на свою голову! Как-то пыталась вспомнить, много ли было в нашей жизни моментов, наполненных непосредственным, искренним весельем, естественной радостью, сердечностью, когда я чувствовала, что живу полной жизнью. Оказалось, что все они связаны только с моими попытками украсить наш быт… Если в жизни все происходит не так, как хочется, когда все усилия напрасны – это трагедия. Только хорошие дети – оправдание моей не очень счастливой жизни…
Как-то еду в автобусе. Смотрю, очень приятный юноша стоит – на вид лет восемнадцать, не больше – и всё на кольцо на своей руке поглядывает. И на лице такая гордость тем, что женат. Не удержалась, пожелала ему пронести такое уважение к браку через всю жизнь, чтобы семья могла гордиться им. Он благодарно улыбнулся…
Эмма замолчала. Ее печальный взгляд заметался по верхушкам пирамидальных тополей, раскачивающихся на фоне сереющего окна. Она словно перебирала в уме неожиданно открывшиеся волнительные воспоминания.