Вкус жизни
Шрифт:
Инна взглянула на Лену, на ее усталые, отяжелевшие плечи, на руки, неподвижно лежащие на подлокотниках кресла. И ей вдруг вспомнилась университетская база отдыха, совместные танцы детей и взрослых. Им с Леной по сорок пять. Они еще худенькие, стройные и подвижные, как девчонки. В гости из соседнего лагеря пришли преподаватели технологического института. Была прекрасная дружеская атмосфера. Веселились от души. Еще не было перестройки.
На следующий день, просматривая видеокадры, один преподаватель спросил у Лены: «Вы в детстве занимались балетом?» «Почему вы так думаете?» – удивилась она. «Вы прекрасно двигаетесь, пожалуй, лучше всех из нашей компании. У вас какая-то особенная, неподражаемая грация», – ответил гость. «Ну, если считать перетаскивание на плечах мешков с зерном, с картошкой или
Эмма заговорила еще тише:
– …А как-то ее увидела. Не знала, что это она… та самая, на которую вдруг запал Федор, – я боялась на нее нечаянно наткнуться: кто бы знал, как я болезненно самолюбива! – но почему-то обратила внимание на эту женщину. На вид совсем старушка лет за шестьдесят. Шла, подавшись вперед, точно привыкла опираться на клюку. Тонкие ступни ног все время выворачивались наружу из туфлей на низком толстом каблуке. Живот как у женщины на восьмом месяце. Пальцы на руках красные, тонкие, как крючки. (С собой невольно сравнивала, хотя не знала, что мы ровесницы.) Глаза цепкие, острые, хищные. Я еще подумала тогда, что в молодости она, наверное, если кого зацепляла, то уже не выпускала из своих коготков. Такая ни перед чем не остановится... И она на секунду блеснула в мою сторону жадным любопытствующим взглядом… Наверное, знала, кто я. Эта женщина выглядела лет на двадцать старше моего мужа. Мне и в голову не могло прийти, что он с этой старухой…
– У меня есть знакомая. Внешние данные ниже среднего. Но она постоянно говорит, какая она умная и красивая. Держится уверенно, будто и правда она самая-самая. И все привыкают к ее словам... Видно, та женщина расхваливала себя, а твой Федор верил ей, как верил своей матери, – предположила Жанна.
– Как ей это удавалось?
– Возможно, она сначала хвалила его, а потом себя.
Эмма на миг засомневалась, стоит ли продолжать разговор, и все же решилась.
– Это была самая длительная связь Федора. Хочешь – верь, хочешь – не верь, и с ней он валандался, не забывая о других… Не он, она его выбрала и увлекла. Сам бы он не решился. Зазвала его домой будто бы срочные бумаги подписать, напоила и в постель затащила. Именно она обучила его тонкостям лжи и манипуляциям с людьми. И что самое обидное, мой муж защищал ее, когда я обзывала ее словами, которых она заслуживала, называл ее порядочной женщиной. «С каких это пор гулять при живом муже считается порядочностью? – спрашивала я. – Где же твоя логика?» Но доказывать элементарные вещи человеку, находящемуся под гипнозом, бесполезно... Раз он кидался на ее защиту, значит, она или память о ней дорога ему.
– И до сих пор защищает?
– Теперь поостыл.
– Такие хлысты и черта, и ведьму готовы причислить к лику святых, лишь бы получать хвалу либо телесные удовольствия.
– Он получал комплименты – то, что его больше всего возбуждало, она – деньги, и оба были довольны. Она сама добивалась его, сама поддерживала эту связь, если она слабела. Изводила мою семью телефонными звонками. Женщины всегда сами завоевывали его, командовали им... Даже когда муж и жена любят друг друга, ежедневное бытовое общение – большое испытание. Не всем оно по силам. А если нет привязанности, стремления к разумному…
– Может, она обаятельная?
– О чем ты говоришь! Льстивая, скользкая, навязчивая, хитрая.
– Важны даже не сами поступки, а истинные намерения, то, ради чего они совершаются, – начала было Аня.
– А ты, Эммочка, тоже залучила бы себе приличного мужичка, – прервав Аню, дерзко посоветовала Инна и тем самым не дала развиться ее, как она считала, примитивным философствованиям.
Эмма сделала вид, что не вникла в прямой намек. Поняла, конечно, и подумала: «Это Федор может с легкостью переходить границы условностей брака».
– Видно, когда-то твой муж сделал открытие, что представляет некоторую материальную привлекательность для женщин, и понял, что жена не
– Увлекаясь очередной пассией, он вновь обрастал панцирем цинизма и черствости к семье, ничего не видел, не слышал и не понимал, кроме своих желаний. Ему было безразлично, что он больно ранит мое сердце. А я только удивлялась: «Какой же надо быть сволочью, чтобы, изменяя на стороне, дома вести себя с близкими как тиран. С какими бессовестными лживыми глазами можно принимать заботу о себе, да еще и привередничать? Вся его жизнь – сплошная ложь и полное подчинение своим страстям. Он так и не понял, что ничего дороже семьи для порядочного человека нет. И чего бы он ни достигал в своей жизни, все это прежде всего для семьи и во имя семьи… Разве ему понять, что человек счастлив, когда ему хочется отдавать без причины. Он же общался с другими…
– Да уж, не обременен Федор сильно выраженным чувством вины перед тобой. А бессознательное покаяние немногого стоит. Романы он тоже заканчивал без особых угрызений совести? Ха! Какая может быть совесть, когда сперма на глаза давит, – расхохоталась Инна.
– Городок наш небольшой, всего около ста тысяч жителей. Сплетни быстро разлетаются… Знаешь, как это – ходить с опущенной от стыда головой… Как-то случилось мне оказаться возле дома той любовницы. Федор тогда уже развязался с ней. Разговариваю я со своей знакомой о нынешних начальниках и вдруг слышу, рядом неприметный на вид мужчина рассказывает, как что-то чинил в ее квартире. С такой неожиданно кокетливой, хитрой улыбочкой это преподносил! И физиономия у него при этом была такая довольная. Осторожные, но скабрезные намеки делал… А недавно я услышала, что родственница осмелилась упрекнуть ее в поведении, не соответствующем возрасту, так она объявила ее сумасшедшей и отобрала дочку. Связи у нее… Жестокая женщина.
– Зачем ей девочка?
– Старость ее холить. Домработницей при ней служить. Она же о себе в первую очередь думает, – предположила Лиля.
– Может, врут люди. Но я не удивлюсь, если это правда, – неуверенно сказала Эмма и снова заговорила о самом для себя больном:
– Обычно, я слышала, если мужья ходят на сторону, то, чувствуя свою вину, они как-то пытаются ее загладить подарками, заботой. Может, поэтому я долго не верила в его измены. Мой муж и тут оказался «уникальным». Не задыхался в железных тисках совести. Полноводная река нашего семейного благополучия оказалась давно пересохшим ручьем, – горько усмехнулась Эмма. – «Жизнь – это сон. Нас убивает пробуждение». Так сказала Вирджиния Вульф. Не помню, что она под этим имела в виду, но мою жизнь эти слова характеризуют как нельзя точно.
Помню, в детстве меня до глубины души потряс рассказ «Старуха». В нем говорилось о простой женщине, которая всю жизнь отдавала работе и заботе о семье. Муж не замечал, не ценил ее. Он не видел, как росли их дети, сколько сил и здоровья жена вкладывала в их скромный быт. Когда она умерла, он снова женился и теперь уже сам заботился, по сути дела, о чужой больной женщине. Я до боли в сердце сочувствовала первой жене. Я рыдала и думала: «Бедная! Что хорошего видела она в жизни? Неужели бывают такие мужчины?»
«Попурри все на ту же тему, что и у предыдущих ораторов, – вздохнула Лена. – Почему я очень редко раскрываюсь? Наверное, не желаю навлекать на себя долговые обязательства взаимных откровений».
– Поражаюсь, в каких муках ты принуждала себя жить! Ведь не пятнадцатый век, – покачала головой Жанна. – Откуда здесь взяться платоновскому спокойствию и сократовской мудрости?
– Даже со своей болезненной щепетильностью я не нашла в себе сил оставить мужа... Знаешь, я очень часто слышала, как он будто бы вслух думал. Скажешь, странно? Нет. Я консультировалась. Это результат обостренного восприятия объекта при постоянном стрессовом состоянии. Иногда, когда я совсем не думала о нем, в моем мозгу неожиданно проносились мысли-предупреждения о том, что он идет не на работу. И они всегда подтверждались. От постоянной вынужденной «тренировки» чутье у меня развилось, как принято говорить, до степени абсолютного слуха.