Вкус жизни
Шрифт:
– Я до сих пор не могу спокойно смотреть в тоскливые глаза детдомовцев, в это неизгладимое, несмываемое временем клеймо. Я далека от мысли, что каждый мой подопечный перевоспитается, что каждый в душе мне благодарен за наше общение, но верю, что все они пронесут по жизни ощущение того, что чужие люди их любили. А это дорогого стоит, – заключила Аня.
– Позволь спросить тебя: ради чего ты это делаешь? Чтобы скрасить суетную серую прозу своей жизни или чтобы получить «благодарность с занесением в личное дело»? А может, твое общение – жест доброй воли? Святее Папы Римского все равно не станешь. Ты отдаешь себе в том отчет? Возможно, так само
– Детдомовские дети – моя боль, – стараясь не замечать иронии, серьезно ответила Аня. – Я скорее им помогу, пусть даже в ущерб своему времени и здоровью, чем себе. И это совершенно естественно укладывается в моем сознании.
– И что из этого? – не поняла Инна. – Она, видите ли, погибает от жалости к этим детям. Никакого сердца не хватит за всех страдать. И не надо нас жалобить. Не надо грудь выпячивать. Они для всех нас боль, – отмерила свою скромную долю сочувствия Инна. – Но ты, возможно, только по детскому легкомыслию, может, предчувствуя мнимый пик блаженства, когда-то взяла на себя такую обузу и теперь не можешь ее сбросить или на самом деле всё никак не выскочишь «из оглоблей своего детдомовского прошлого»? Никак не желаешь забыть свое вымученное детство, тоскуешь по нему? Ах, эта «сладкая» память детской боли! – оставаясь невозмутимой, опять бестактно, без обиняков заявила Инна, странно смакуя слова, и, довольная своей изощренностью, жадно уставилась на подруг, чтобы узнать их отношение к своей сногсшибательной иронии, буквально впилась в них глазами.
Аню нервно передернуло. Глубокая обидчивая складка пролегла у нее между бровей, глаза потемнели. Мысли закрутились, запетляли, высветив четко: «Инка никогда не проклинает себя за подобного рода слова?»
Кира мгновенно оказалась рядом с Инной и трясущимися губами прошептала ей на ухо: «Не изводи Аню!.. Это все равно, что ударить горбатого… да еще и по горбу. Детдом ее детства был плавильным котлом беззащитных душ». И быстро вышла из комнаты.
– Всыплю, если не замолчишь, – тихо пообещала Мила.
Все подавленно молчали, никто не решался первым подать голос. Только Лиля ошеломленно ахнула, а Галя толкнула Инну локтем в бок, чтобы угомонилась. Смех на другом конце стола резко оборвался. Алла и Лера молча повернули головы в сторону Инны. Наступила тревожная болезненная пауза. Эта пауза воспринималась Аней как бесконечно долгое преодоление рубежа внутренней скованности подруг, непривычных к высокой степени непорядочности в своем кругу.
И глубоко задумчивой сегодня Лене стало не по себе. Она помрачнела и даже привстала со своего места, будто готовясь к прыжку. Потом дотянулась через стол до руки подруги и больно придавила ее ладонь своею. Обычной реакции не последовало.
«Можно ли временами ненавидеть человека, которого любишь? Можно. Человек – сложное существо. Инна делается все заносчивей и непереносимей. Совсем не дает проходу Ане. Это уже не безобидные подначивания. Уверовала в то, что всё ей нипочем? Этак она доведет бедняжку, что та совсем потеряет голову. Знаю
Меньше всего я хотела бы сегодня заниматься ее усмирением. Не приставлена к ней. И Лера, и Алла, и все остальные, вместе взятые, молчат. Ничью сторону не хотят принимать или не горят желанием вступать с ней в перебранку?» – устало подумала Лена. И опять осторожно потянулась всем телом через стол, легким касанием притронулась к плечу Инны, потом притянула ее ближе к себе и стала шепотом выговаривать подруге на ухо:
– Мне не хочется ставить тебя в неловкое положение. Ты догадываешься, о чем я хочу с тобой потолковать, чтобы остудить твою горячую голову?
– Да уж не насчет грибов в лесу.
– Оставь свое чрезмерное высокомерие. Прошу: прикуси язык. Это становится невыносимым. Есть что-то мерзкое в том, когда пинают человека, пусть даже словами. Тебя это не колышет? Можно тебя на два слова в коридор? – тихо, но требовательно произнесла Лена.
– Я что-то не так сказала? – скроила удивленное лицо Инна, демонстративно не замечая тона подруги. – Мне лично не нужны проблемы.
Но тут же подумала: «Кира и ее приспешники сейчас всем кагалом набросятся на меня, выручая Аню». И добавила про себя слово, обычно обозначаемое на письме многоточием.
– Что это еще за безумный приступ непомерной гордыни? Не вписываешься ты в компанию со своей тупой категоричностью. Орудуешь словом, как скальпелем. Пользуешься тем, что Аня, по мягкости своего характера, не решается тебе перечить? Тиха, безвредна. Это тебя заводит? Ты, к слову сказать, переходишь все границы. Добром это не кончится. Я уверена, ты со мной согласна. Помолчи хотя бы ради нашей дружбы.
Но Инна улыбнулась Лене, показывая, что все в порядке.
«Инка меньше, чем кто-нибудь другой, способна идти на перемирие. С ней это не тот разговор, который легко завершается миролюбиво», – заволновалась Жанна. Но в лицо Ане не смогла посмотреть открыто, потому что не заступилась.
Глаза Лили высвечивали злость, а губы, еле сдерживая гнев, тихо с присвистом шептали:
– Инка, ты умом тронулась? По тебе психушка еще не плачет? С цепи сорвалась? Опять принялась за свое. Напрасно ты все это затеяла. Прямо-таки удручает твое бездушие и бездумность. Решила, так сказать, размяться. Какая прыткая! Задалась целью своеобразно развлечься, вывести всех нас из себя? Больше не стоит говорить подобных слов, ты и так слишком много сказала, больше чем достаточно охарактеризовав себя.
Славное зрелище, душа ликует?.. Дрянь ты… вот что я тебе скажу… от безделья маясь, языком чешешь, так вот намотай себе на ус.… До какой наглости докатилась! Не место тебе среди нас. Если не оставишь попытки выставляться, выказывая прямое неуважение моей подруге, ты наживаешь в моем лице недруга… я не стану Киры дожидаться.
Лиля задыхалась от негодования и гнева.
– Понятное дело, – продолжала она самым недоброжелательным тоном, – невозможно в людях многого понять, пока сам не переболеешь и не перестрадаешь их бедой. Ты в детстве никогда не ощущала себя заброшенной, в полной безнадежности безжалостно предоставленной самой себе.