Вкус жизни
Шрифт:
Отвечай, почему Аня попала в немилость? Слабого, боязливо-податливого легче обидеть? Откуда в тебе эта болезненная привередливость? Не склонна принять мое посредничество?.. Ты не знаешь, что чувствует ребенок, когда ему чуть ли не в младенческом возрасте «мужественно разъясняют» его положение в обществе и его весьма скромное будущее. Когда он волей-неволей каждую ночь горестно строит всяческие догадки насчет своих будто бы незадачливых родителей, а чтобы отвлечься и не предаваться подобным мыслям, сам себя больно щипает или кусает свои руки. Ты не представляешь, как теряется и никнет взгляд ребенка при виде счастливых малышей, потому что в страшном предчувствии неотвратимой участи ему кажется, что на всем пространстве страны от
Я бы на твоем месте поостереглась в словах. Зачем идешь напролом? Что ты от этого выигрываешь? Хочешь прослыть бесшабашной, а получаешься безбашенной. Совсем с катушек слетела. Ты, случаем, малость не того?.. Собираешься продержаться в этой роли до конца? Слова твои, как удары кнута. В твоих устах даже золото от слова золотарь. С легкостью жонглера меняешь местами добро и зло. Своеобразное у тебя представление о человеческой природе. Не имеешь ни малейшего представления о доброте. Не потакай своему юродству. Не наглей.
Кулаки чесались, но Лиля словами изливала свою злость и обиду за всех на свете бывших и нынешних детдомовцев.
Но слова Лили почему-то еще больше завели Инну. Будто и впрямь у нее шарики за ролики зацепились. Она с надменным злорадством рисовала в голове картины своего торжественного ухода из компании… «и тогда они немедленно оценят мою истинную роль в своей жизни», – мысленно гордо произносила она.
Остальные женщины, потрясенные тупой черствостью, отчужденно и осуждающе молчали.
«Смотри, как держится!.. Инна свое бездетное страдание злостью изливает, – вдруг догадывается Лена, вглядываясь в оторопелые лица подруг, которые смотрели на Инну, разве что не разинув рты от изумления и раздражения. Она слишком отчетливо это ощутила, хотя и сама затруднилась бы объяснить почему. – …Только при чем здесь Аня? Я теряюсь: зачем она набрасывается на нее с такой кровожадной радостью, со злым задором, словно кто-то ее подхлестывает, зачем обрушивает на нее всю свою боль и раздражение за несостоявшееся женское счастье? Ведь понимает, что задевает ее больное место, и не спешит загладить свою вину, мало того – продолжает придирки. Даже при мне. Такого с ней прежде не бывало. Что за напасть! Почему она сделалась вдруг жестокой, спесивой брюзгой?
Нашла на ком отыгрываться. У Ани и без того пришибленный, плачевно-неловкий, даже какой-то жалкий, несчастный вид, точно с возрастом пробудилось в ней прежнее полудетское пугливое шараханье. Она и в студенчестве всегда плакала так тяжело и надрывно, обдавая меня потоками слез, что я не выдерживала и разряжалась вместе с ней…
Непотребная, непозволительно бестактная выходка. Можно подумать, с холодным любопытством исследует человеческие души на прочность. Обидела, оскорбила человека, и горя ей мало. Да еще делает непонимающее лицо. Я целиком на стороне девчат… И все-таки что-то с Инессой неладно. Наблюдательный глаз мог бы заметить, что она сильно изменилась. Часто отрывается от общего разговора, точно ее тревожат другие мысли, и вдруг задумывается и неподвижно глядит в одну точку. Недолго, конечно, но и это не в ее характере. А то вдруг плотоядно набрасывается. Ее поведение не в последнюю очередь следствие перенесенной болезни… не исключаю такого варианта. Больного человека надо щадить. В конце концов, ей самой тошно. Но ведь разошлась, спасу нет. Вот ситуация – стыдно сказать, глупо промолчать. Ей бы самой красиво уйти. Покаянную голову не рубят. Девчонки сразу бы простили. Так ведь не уйдет…
Анютка, мой милый маленький человечек с огромным добрым сердцем. Тихая, остроносенькая, не говорит, а чирикает. Есть в тебе счастливый дар великой любви и заботливости. А я никогда не могла поделить свою любовь между многими. Бывало, сердце разрывалось от жалости и нежности к несчастным
Вошла Кира и смотрит на Инну так, точно ничего более худшего об Ане от нее никогда не слышала. И ведь на самом деле это так. Кира чувствует напряжение подруг. Ситуация вызывает у нее вполне обоснованную тревогу. (Час от часу не легче! Детдомовские ведь могут и накостылять Инке, не отделавшись успокоительными словами, мол, не бери, Аня, в голову. Вздрючить на совесть не вздрючат, а пинка в зад крепкого дадут. Знамо дело. Так ведь говаривали в детстве? Хлопот тогда не оберешься.)
Пытаясь хоть как-то загладить неловкость и разрядить обстановку, она останавливает обидчицу взглядом твердо, без гнева, но явно сожалея об ее назойливом присутствии. «Ничего себе, сморозила! Я словно в воду глядела. Опасения оказались ненапрасными. А чего от нее еще можно ждать? Не могу поручиться, что еще не выкинет какой-нибудь фортель… Я же наперед знала, как она себя поведет, – корила она себя. – Ситуация прошлой встречи повторяется один в один только в другом составе. «Душевно» посидели. Сегодняшняя встреча испорчена тобой, Инна, с самого начала», – говорили ее потемневшие глаза.
По счастью, обошлось. Инна сразу устранилась от разговора, вся как-то подобралась и направила свой холодный, равнодушный, словно остекленевший взгляд в окно, будто самое важное происходило именно там, и всем своим видом демонстрировала дальнейшую незаинтересованность в теме. И только тихо, очень тихо пробормотала, кисло признавая свою неправоту:
– В святые не напрашиваюсь.
Но голос ее при этих словах неприятно заскрежетал от раздражения.
Лена отметила про себя, что слишком быстро согласилась Инна с молчаливыми «доводами» Киры. Ее это удивило: «Что же все-таки перекрыло в ней неконтролируемые выбросы злости?» Она посмотрела на Киру с уважением: сумела-таки уладить отношения в компании, нарушенные человеком, думающим только о себе. И Аня взглянула с благодарностью. Кира улыбнулась, принимая эту моральную компенсацию за волнения. «Сказалась бы больной и ушла. Такая ситуация устроила бы всех. Но не случится. Я знаю Инну», – вздохнула Лена.
Ей вдруг почему-то – странная, непонятная ассоциация! – вспомнилось недавнее посещение церкви. Она тоскливо взирала на святое распятье. И словосочетание «святое» звучало в ее устах неестественно, даже кощунственно. Нет, она, конечно, окрестила внучка Андрюшеньку, но сердца эта торжественная процедура не коснулась. Только какой-то бессознательный, глубоко сидящий в подкорке тысячедавний внутренний страх за маленькое родное существо вынудил ее согласиться переступить через себя, через воспитание.
«Инна тиранит Аню, считая ее ничтожеством? За бессловесную дурочку ее держит? Да, она слова худого ни о ком не скажет, никого не обидит. И что в том? Что бы ты, Инна, сказала, узнав, как Аня в прошлом году (в ее-то возрасте!) поздней осенью, отдыхая в деревне у подруги, спасла двух малышей – горе-рыбаков, когда у тех перевернулась лодка. Она после три месяца в больнице пролежала. Еле отходили. Так ведь не позволит рассказать тебе… Эх ты, агент-007! Упражняешься в проницательности. Все-то ты, Инна, не там роешь, отыгрываешься на слабой. Непорядочно…» – сокрушенно думает Кира.