Вкус жизни
Шрифт:
– Квартирная плата сжирает треть пенсии. Нам не до жиру, быть бы живу. Тебе, Инна, придется признать очевидное, – добавила Лиля.
– Оставить все как есть? А ведь реформы должны проходить в режиме диалога власти с народом. Иначе их не сдвинуть с мертвой точки… Как тут можно верить в будущее процветание страны: в разумное, справедливое, нравственное, чтобы без коррупции и привилегий избранным, без глумления над личностью, чтобы во главу угла ставилась целесообразность, – неуверенно бормотала Аня.
– Весомая критика в мой адрес. Я говорю то, что считаю нужным и правильным. И не дави на меня, –
«Вошла Рита во вкус, «завела» подруг. Как и Инна, любит блеснуть независимостью и непреклонностью. Одного поля ягодки, – вздохнула Лена. – Собственно, я здесь не затем, чтобы оценивать интеллект сокурсниц и давать им характеристики».
А рядом проистекал другой разговор. И в нем успевала поучаствовать Инна.
– …Хотя обожаемый мной Лев Толстой упирал на решающую роль народных масс в истории, я сейчас отдаю предпочтение роли личности, – высказалась Жанна, желая увести беседу на проторенную со школьного детства дорожку.
– …Моя главная мысль в другом: нас не протаскивали через огонь, не били кувалдой, не совали в ледяную воду, а души рвали, не давали высовываться, принижали, – вернулась Инна к началу спора. – Больше того…
– Сурово… А сколько прекрасных писателей и композиторов вырастили? Вопреки всему, что ли? А сейчас что-то ни одного великого не видим.
– Через двадцать лет потомки разглядят, отыщут, откопают, – рассмеялась Инна.
– Можно подумать, мы сейчас в почете и наши дети благоденствуют, – перебила ее Рита. – Мы не ловчили, не подличали, не паразитировали на чужом труде, не стремились решать глобальные философские вселенские проблемы – ими в мире занимаются единицы, но мы прекрасно справлялись с работой, семьей, бытом, где надо, проявляли стойкость и не зря прожили эти годы. Вопрос не стоял, где жить, сколько будут платить, потому что верили – все образуется. И все получалось. Такая вот была порода советских людей. Это теперь все умные пошли – сначала деньги запрашивают, а потом свои возможности оценивают.
Нам было трудно, но уютно на огромном советском пространстве. В нас был океан энергии. Энтузиазм бил через край. Нам страшно было прожить жизнь так, точно ее не существовало. Мы даже в самых глубоких тайниках своей души не сомневались в правильности своей жизни, для нас главным было, чтобы наши слова соответствовали делам. Мы осознавали величие проживаемой нами эпохи и не знали, что есть какие-то там выездные комиссии, в которых принижали достоинство людей, рвущихся к свободе, потому что нам и в голову не приходило уезжать за границу. И не наша вина, что кто-то там наверху – во власти устраивал помпезные празднования, разливал сироп сладкоголосых речей. Мы за себя были в ответе.
– Мы стремились к вольной городской жизни и добились ее. Хотели получить высшее образование и получили. Правда, некоторым из нас в советской жизни чуть-чуть не хватало внешних атрибутов, демократической эстетики, – заметила Лиля.
– Красивых пиджаков и блуз. Мы приподнимали воротники плащей – и в этом уже был шик. Я Одри Хепберн обожала. Хотела подражать ее изяществу, – с улыбкой вспомнила Жанна. – Зачитывалась Ремарком. Он был мне близок… В жизни каждого человека случаются события, которые оказываются
– А на работе с начальниками не всегда везло: то ставили пустого комсомольского горлопана, не сделавшего партийной карьеры, то мужлана, говорящего на языке, непривычном интеллигентскому уху. Но то были проблемы частного характера, и общественный строй был тут вовсе ни при чем. Мой начальник, к примеру, при социализме не нуждался в моей порядочности и трудолюбии, так он и при капитализме таким же остался – с одной мыслью сорвать себе куш побольше, а работать поменьше. Теперь еще и похлеще начальнички встречаются. И никто работников не защищает, – сказала Лиля. – Мы, детдомовские, отпущенные на свободу самостоятельно взрослеть, неплохо справились с поставленной задачей, потому что страна не забывала нас и в трудные минуты не бросала на произвол судьбы. Наши дети живут в квартирах, которые мы получили еще при Советах, а внукам на жилплощадь придется зарабатывать. И уж наверняка в этих условиях они не рискнут завести второго ребенка. И на обучение внукам будут копить, хотя и надеются, что они по знаниям попадут в число бюджетников. А разве можно с зарплатой инженера или педагога купить квартиру? Мой сын юрист. Он еле концы с концами сводит. Ему что, взятки брать, чтобы заработать на квартиру? На это толкает его капитализм?
– Перебарщиваешь, подруга. Ты пессимистка. Посмотри вокруг: народ маками цветет. Ты сейчас много людей в рваных ватниках и стоптанных сапогах видишь? Нет. А в самом начале перестройки? Вспомни, сравни. Нечем крыть? К твоему сведению, по статистике семьдесят процентов россиян имеют вклады в банках. Это тебе о чем-то говорит? – возразила Лера сердито, тем самым осадив Лилю так, что вмешательства Киры не понадобилось.
Та только сердито забурчала: мол, еще с четырнадцатым веком сравни, соломенные крыши хат вспомни, и замолкла, не найдя, чем еще срезать Леру.
– Мы не имеем права забывать прошлое: ни хорошее, ни плохое, – снова подала голос Лера. – Вот ты, Инна, тут насчет Сталина проехалась. Да, мы еще застали последствие его правления – страх в глазах людей. Помню, пришел отчим с партсобрания и долго шептался с матерью о каком-то закрытом письме Хрущева о Сталине. Он, по своему обыкновению, из боязни, счел нужным скрыть от меня подробности дела. Это вполне вписывалось в его простой и здравый взгляд на вещи. Отчим хорошо помнил, что случалось с теми, кто позволял себе иметь собственное мнение… А я и не пыталась разобраться в причинах молчания взрослых. Раз отчим не говорит, значит, так надо.
Потом, несколько позже, когда я чуть подросла, он дал мне «Один день Ивана Денисовича» прочитать. Я была потрясена, но масштабов происходившего в те годы не поняла. Подумала, что один на всю страну такой лагерь существовал. Это теперь, читая Шаламова, я в ужасе хватаюсь за голову и скорблю о двенадцати миллионах загубленных душ. Только теперь мне все стало ясно, наглядно, ощутимо. А тогда была данность того времени.
Разве в молодости мы жили в какой-то другой системе координат, чем вся страна? Просто в нашу систему попадало не все, что происходило вокруг. Усеченная она была, что ли. Существовало множество знаний, которые проходили мимо нас, не касаясь.