Вкус жизни
Шрифт:
– Политика не знает сострадания, – каким-то неестественным голосом подхватила Жанна.
– Ты оправдываешь Сталина? Это более чем непонятно. Опомнись! – взорвалась Инна.
– Ни в коем случае! – испуганно охнула Жанна. – Сталин очень плохой. Но то, что страна стремились к социализму – это было хорошо. Мы родились в конце войны и жили памятью о героических победах, восхищались мужественным советским народом. Мы не мыслили себя без Родины и мечтали о всеобщем счастье.
– Жили «не пойми как» и вели борьбу плохого с худшим, – хмыкнула Инна. – Вы были никто и имя ваше никак! –
– Чьи глупости повторяешь? Роскошествовать среди послевоенных развалин?.. Мы росли среди умных книг. Мы были честны и открыты и уважали себя!
– Но замечали, что любят Чацких, а побеждают Молчалины, – с горьковатой шутливостью вставила шпильку Инна.
– Что ты пытаешься скрыть за едкой иронией? Мы воевали с ними, хоть и не всегда удачно, – с бессильной, какой-то детской обидой в голосе ответила Жанна. – …Ты забыла о космосе? Разуй глаза. А спорт? Это были победы великой державы! Что плохого ты в этом усматриваешь?
Лена наклонилась к Инне: «Что-то наша хохотушка Милочка ни разу за встречу не засмеялась?»
«Я вообще не надеялась ее сегодня здесь увидеть. У ее младшего сына недавно жена от рака умерла. Трое малышей остались», – тихо поведала ей Инна. «О Господи!» – отшатнулась Лена.
– …Фильмы Хуциева, Шпаликова, Тарковского призывали нас к добру, учили понимать тонкие человеческие чувства.
– И слушали музыку, по мнению властей, «чуждую уху советского человека»… по мнению недобросовестных чиновников, стремящихся выслужиться. Законы создания музыкальных произведений им были неподвластны.
– Мелко копаешь.
– Вспомни лирику высокого накала Риммы Казаковой. Она проявилась именно в хрущевский период, – вторглась со своими воспоминаниями Рита. – Поройся в своей памяти, может, что-либо хорошее откопаешь.
– Тогда все мы были молоды, красивы и восторженны! – усмехнулась Инна. – Казакова была открытая, дружелюбная, задорная, щедрая, а поэзия ее – подчас печальная. Помню ее слова: «Я довольно долго и искренне любила советскую власть и вдруг круто фанатично изменилась…»
Инна оглядела подруг, но не получила впечатления, на которое рассчитывала.
– Как мы посмели все это потерять?! Мы растоптали советскую гордость (нечего смеяться!), а другой не приобрели. И в застойные брежневские времена по инерции строились заводы и города. Амнезия поразила твои мозги? Внуки должны знать все хорошее, что создавало наше поколение. Что в свое оправдание скажешь? Давай, вперед и с песней. Что, твое мнение не ложится в русло моих воспоминаний?
Рита никак не могла успокоиться.
– Поубавь в голосе патетики. Может, еще вспомнишь сталинский период помпезных излишеств в домостроении? – усмехнулась Инна. – До сих пор гордимся этими высотками, хотя живем в аскетических хрущевских коробочках. Скажи еще, что гордились своей армией, что даже в преклонные года в наших душах все еще звучат властные чистые голоса восторгов юности от ее великих побед.
– Да, гордились.
– А теперь новая армия как неизбежное зло. Мальчишки не восхищаются героическим прошлым своей страны, потому что мало знают о нем. Может, ты и об этом не имеешь ни малейшего
– Разрушая догмы, сохраняй лучшее, что было в прошлом, – не отступала Рита.
– Вся экономика была рассчитана и нацелена на добычу полезных ископаемых.
– Да ну тебя, замахала! – разозлилась Лиля.
«Набросились, как стая волков, сцепились. Похоже, не успокоятся, пока не обсосут проблему до косточек. Надоела мне вся эта волынка. Было бы ради чего копья ломать. Все так тривиально», – усмехнулась Лена. Ее пальцы «играли» на коленях ритмичную мелодию.
– Я бы не очень полагалась на твои воспоминания. Скучные семидесятые – время разочарований. В ходу фраза «достать», а не купить…. Тупые серые однообразные «производственные» фильмы. И где теперь твой космос? – снова «понеслась, не запрягая», Инна. – Что, получила? С такой высоты еще не десантировалась?
– С какой «элегантностью и непринужденностью» ты берешься критиковать наше поколение! Не перечеркивай наши жизни! В застое нет нашей вины,– оскорбленная в самых лучших чувствах, потеряв самообладание, взъерошилась Лиля.
– Человечество не развивается линейно. Был интересен космос, сейчас что-то другое вышло на первый план: например, микробиология, нанотехнологии. Потом еще что-нибудь затронет умы ученых. Я не могу делать ответственных предсказаний, – строго возразила Инне Жанна, оторвавшись от разговора с Кирой.
Инна только губы покривила.
«Ей не понравилось, что я оказалась не так проста, как выгляжу на первый взгляд», – самодовольно подумала Жанна.
Лена устала от скучной перепалки и задумчиво уставилась в окно. А там серые дома, дождь со снегом. «Девчонки одномерно зациклились на прошлом… Может, я, оторвавшись от подруг, совсем сухарем стала?» – думала она.
– …Тебя, Инна, послушать, так наша жизнь при Хрущеве совсем замерла. Не надо порочить светлую память о наших предках. Народ воевал, восстанавливал, производил, создавал, пусть даже наперекор некоторым обстоятельствам. Не умеешь или не хочешь видеть достижений? Не гипнотизируй меня взглядом, – продолжала возмущаться Лиля.
– Ты о деревне ничего не знала. Житье там было бедным, серым, – вдруг спичкой вспыхнула Мила.
«Опять двадцать пять», – вздохнула Лена. И, пытаясь перевести разговор в желаемое русло, спросила ее с улыбкой:
– Хочешь вопрос на засыпку?
Но не своротить теперь было Милу с намеченного пути таким примитивным способом. Упрямая, хотя и добродушная хохлушка (так она сама себя любила называть) гневно продолжала:
– Никита шарахался из стороны в сторону. Натерпелись мы от него. Своими безграмотными реформами он нанес ощутимый удар по сельскому хозяйству. Похоже, не понимал, во что ввязывался, вот и лажанулся. Даже мы, дети, частенько подшучивали над его нежизненными идеями, занимаясь во время школьной практики «квадратно-ездовым» способом посадки рассады помидоров или засевая «под лопату» гектары колхозной земли кукурузой. Помню, в пятьдесят втором году по радио говорили, что Сталин накормил Россию хлебом. Но я не забыла, как с пятьдесят четвертого по шестидесятый, живя в селе, мы с мамой ночами стояли в очередях за тем же хлебом.