Вкус жизни
Шрифт:
– В шестьдесят третьем Хрущев отнял у студентов бесплатный хлеб в столовых. Многих этим подкосил... Я, бывало, набью карманы бесплатным хлебом и иду в общежитие сытая, счастливая. Меню у меня было простое: на завтрак чай с хлебом, потом полный столовский обед, на ужин опять чай с хлебом. А в промежутках – хлеб всухомятку. Зверский был аппетит, на степуху не прокормиться, – добавила минору Лиля. – А через год Хрущев всю страну посадил на голодный паек. Вспомни, тогда появились талоны на пшенку, а в магазинах – китовое мясо и кукурузный хлеб.
– Может, я сейчас скажу глупость, но мне тогда почему-то казалось, что тот трудный
– Ну, ты и фантазерка! А что скажешь про брежневские годы? «Жить стало легче, жить стало веселей». И в это верила? – ехидно напомнила Инна.
– Но мы же все равно при Хрущеве оставались великой державой, и время полетов в космос было временем всеобщего воодушевления, – с неожиданной горячностью напомнила Аня.
– Но ни на шаг не продвинули свое сельское хозяйство. Целину распахали. Кукурузой обсеялись, а народ не накормили.
– Ха! Пренебрег твоими советами.
– Уличила! Хрущев с лицом и фигурой зажиточного крестьянина сам был из недр народных и хотел как лучше… А скольких людей из бараков и коммуналок вытащил в отдельные, пусть даже малогабаритные квартиры. – Это Аня опять неуверенно попыталась заступиться за Хрущева. – У тебя, Мила, уж извини, слишком трагическое видение прошлого деревни, и об него разбивается всё хорошее, что было в те годы в твоей жизни. Хрущев оставлял двоякое впечатление, и все же он был политическим самородком и уникальным, неповторимым харизматичным лидером. У него было политическое чутье, благодаря которому он стал незаурядным руководителем. Он задал новый тон, новый взгляд на дипломатию. Он ошибался, но шел вперед. При нем мы стали супердержавой и победили Америку. Нас боялись и уважали. Он катил страну на гору, а Брежнев с горы.
Мила возмутилась:
– Убедительно прошу, помолчи! Я тебе о деревне толкую, а ты мне мозги засоряешь городскими удобствами и политикой. Живя на всем готовом, ты не вкусила колхозной жизни, где были сплошь приписки и повсеместное воровство.
– Воровали, но все оставалось России, а теперь олигархи на Запад всё наше богатство гонят, – выбросила свой последний козырь Аня.
– Я права! – удовлетворенно подчеркнула она.
Замечание не пришлось Миле по душе – это было написано на ее лице, – оно мешало ей высказаться, но она упрямо продолжила:
– И Сталин, и Хрущев блокировали инициативу народа. И что люди от них получили? Один страну в ГУЛАГ загнал, другой – в дурь.
Я не склонна видеть в прошлом только плохое – это глупо, но к Никитке потеряла интерес, когда он впервые удивил меня дикой верой в то, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме. Весь мир грозился сделать коммунистическим. Рай на свой лад представлял. Авантюрист– он и в правительстве… то бишь и в Африке, авантюрист. Какого же уровня культуру, образование и совесть надо было иметь, чтобы утверждать подобную чушь! Наверное, идеология и логика несовместимы. «Его мечта попахивает библейским отголоском знаний, полученных в церковно-приходской школе», – удивлялась я и жила вне рамок колхозной системы с мечтой об университете. «Выкамаривается Хрущев, – говорила моя бабушка в злой печали, – провидец хренов! На кой ляд ему это нужно?»
– Меня больше всего в школьные годы бесило всеобщее поддакивание этой утопической идее. Не верила я во всеобщую людскую глупость, в то, что все оказались
Родители, зная, как в одночасье можно погубить репутацию и надолго сделать свое имя опозоренным, пуганные Сталиным и не верящие в долговременное потепление, неусыпно оберегая покой и безопасность семьи, упорно и старательно «обламывали и обтесывали» меня, чтобы не брякнула где не надо что-то не в меру честно-наивное. И комсомол прикладывал к этому свою «надежную» руку.
Родители не были провидцами, но утверждали, что «им доподлинно известно, что всякие потепления – как вспышки гриппа – кратко-временны. Всякая власть поначалу хороша. Затем начинаются репрессии, сначала карают только худших, потом и до лучших руки доходят. Правители всегда поступают так с теми, кому они слишком обязаны…» Поэтому-то они и не спешили расставаться со своими взглядами. – Это Инна «вмонтировала» свой монолог в рассуждения Милы.
– «Я вестника того предвидел сам». Для тебя важнее всего произвести впечатление? Давай и теперь возвести о приближении еще какой-нибудь ожидающей нас неприятности, а мы от души посмеемся. Скажи, так, мол, и так: еще один метеорит летит на Землю или новый тиран поджидает нас за углом. Предсказания не будут слишком вычурными? – с усмешкой спросила Рита Инну, точно в отместку за все ее предыдущие шпильки. Жанна чуть не прыснула от смеха.
– И не почешусь, – быстро нашлась Инна.
– А я никогда не жалела о своих мозолях, заработанных летом на колхозном току. И о том, что каменел позвоночник на длинных рядах помидорной рассады. Этот деревенский опыт, при разных жизненных обстоятельствах, был моим нравственным капиталом, моим неразменным рублем во всей моей дальнейшей жизни, – сказала Галя.
– Охотно верю. На этот счет у меня нет никаких предубеждений, но я бы не стала утверждать, что это единственный способ познания жизни и обретения уважения к людям. На всех дураков и лодырей мозолей на твоих руках не хватит, – заметила Алла в своей обычной манере, как бы между прочим.
– У Хрущева был природный ум. Я слышала, он чуть не плакал от бессилия, когда его идеи вязли или выворачивались наизнанку в чиновной среде. И он все-таки выделялся среди своего «высокого» окружения, – пробурчала Аня. – После Сталина ему хотелось верить.
– Способность вести светские разговоры – это как вторая специальность. Ему это не было дано, – рассмеялась Лера, видно, припомнив знаменитый на весь мир хрущевский башмак.
– Человек первичен: его характер, темперамент, талант, а специальность к нему прикладывается как необходимое следствие, – глубокомысленно заметила Жанна.
– Что может приложиться при отсутствии интеллекта и должного воспитания? – не согласилась с ней Мила.
– Хрущев освободил страну от лагерей, даже всех пленных немцев отпустил. Не только солдат, но и ученых, – напомнила Аня.
– При Никите деревня лучше жила, чем при Сталине, – энергично сказала Инна, желая покончить с непонятным ей педагогическим уклоном в обсуждении эпохи хрущевского правления.
Мила вдруг рассерженно заговорила на той смеси русского языка с украинским, на котором изъяснялось большинство людей ее родного села, расположенного на самой границе с Украиной. По всему было видно, что шутить на деревенскую тему она не расположена.