Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Бакин Виктор Васильевич

(И действительно, социологические исследования, проведенные в театре, показали, что театр посещает самая разная аудитория: по возрасту — от 25 до 55 лет, по составу — рабочие и интеллигенция, причем, в основном, — техническая, а не гуманитарная.)

Когда все инстанции были пройдены, и нависла реальная угро­за закрытия театра, Ю.Любимов вместе с членами худсовета Л.Делюсиным и А.Бовиным пишут письмо Л.Брежневу от имени Ю.Лю­бимова.

«Уважаемый Леонид Ильич!

Понимаю, насколько вы заняты. И все же позволю себе обра­титься к вам по вопросу, который хотя и может на первый взгляд показаться мелким, незначительным, но на самом деле является во­просом принципиальным.

Речь идет о Театре на Таганке.

Театр на Таганке — политическийтеатр. Таким он был задуман. Таким он и стал. И я, как художественный руководитель театра, и весь актерский коллектив видим главную свою задачу в том, чтобы средствами искусства активно, целенаправленно утвер­ждать в жизни, в сознании людей светлые идеалы коммунизма. От­стаивать политическую линию нашей партии, беспощадно бороть­ся против всего, что мешает развитию советского общества. Пар­тийность искусства для нашего театра — не фраза, не лозунг, а та правда жизни, без которой мы, артисты Театра на Таганке, не мыс­лим искусства, ни себя в искусстве.

Репертуар театра максимально приближен к требованиям со­временности. В таких, наиболее дорогих для нас спектаклях, как «Десять дней, которые потрясли мир», «Павшие и живые», «Послу­шайте!», «Добрый человек из Сезуана», «Жизнь Галилея», «Пугачев», театр отстаивает революционные традиции, бичует мещанство и обывательщину, воюет против косной и душевной пустоты, за ак­тивное политически сознательное отношение к жизни.

Все эти спектакли, прежде чем они встретились с массовым зрителем, обсуждались и принимались партийными и государст­венными органами, ведающими вопросами культуры. Театр вни­мательно прислушивался к их замечаниям и предложениям. Со­ветская печать, оценивая наши спектакли, отмечала их революци­онный, патриотический характер. Однако в последнее время театр стал подвергаться критике, выдержанной в грубой форме, не имею­щей ничего общего с общепринятыми в нашей партии нормами. Театр осуждают не за отдельные ошибки, а за все его направление.

...Практически меня лишают возможности нормально ра­ботать.

Я не хочу рассказывать о тех недостойных методах, которыми не брезгуют наши «критики». Оставим это на совести у «критиков». Скажу о главном — о политических позициях, с которыми обруши­ваются на наш театр. Мы гордимся тем, что в ряде спектаклей под­няли такую острую партийную тему, как борьба с вредными послед­ствиями «культа личности». А нам говорят, что это не актуально, что XX съезд партии — далекое прошлое, что все проблемы здесь давно решены. Мы воюем с чинушами и бюрократами, отстаиваем большевистскую принципиальность, мы думаем на сцене и хотим, чтобы думал весь зрительный зал. А нам говорят, что это — «спол­зание» с партийных позиций. Складывается впечатление, что Театр на Таганке «критикуют» с позиций, которые трудно увязать с Про­граммой КПСС, с решениями XXIII съезда партии.

Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что в нашем современ­ном обществе можно обнаружить два политических фланга. С одной стороны, это безответственные крикуны, которые отрицают все и вся, им наплевать на наше прошлое, на то, что сделала и делает пар­тия; они требуют «свободы», хотя вряд ли знают, что делать с этой «свободой». С другой стороны, есть еще много людей, которые тяго­теют к порядкам и нравам времен «культа личности»; они не пони­мают, что советское общество давно переросло узкий горизонт их мышления и что нельзя решать социальные проблемы, делая вид, что их не существует. Поэтому тот характер, который ныне приняла кри­тика Театра на Таганке, свидетельствует о живучести и активности тех,

кто пытается вернуть советских людей к старым порядкам.

В конце концов, меня можно снять с работы. Можно даже за­крыть Театр на Таганке. Дело не в личной судьбе одного или груп­пы артистов. Здесь встают более общие вопросы. Кому это выгод­но? Какие проблемы это решит? Это, разумеется, не эстетические, а политические проблемы. Беседы, которые состоялись у меня с не­которыми ответственными товарищами, оставили тревожное, гне­тущее чувство. Мне приписывают совсем не то, что я думаю и к чему стремлюсь.

Поэтому я обращаюсь к вам — Генеральному секретарю ЦК на­шей партии.

Я был бы вам очень признателен, если бы вы могли принять меня.

Заранее признателен за ответ.

Искренне ваш Ю. Любимов».

Письмо, конечно, получилось полным демагогии (советники Брежнева Л.Делюсин и А.Бовин отлично владели стилем составле­ния подобных документов), но этого требовало время и адресат. Его передал Л.Брежневу референт Генсека ЦК КПСС Е.Самотейкин. Брежнев не принял Любимова. Но великодушно даровал теат­ру жизнь. Состоялось заседание райкома, на котором принято ре­шение вычеркнуть из решения прошлого заседания бюро пункт о снятии Любимова.

Через много лет Ю.Любимов вспоминал: «За «клеветнический» спектакль меня сняли с работы и исключили из партии. И тогда я написал письмо Брежневу. И он смилостивился, сказал: пускай ра­ботает. Недели через две меня вновь приняли в партию: ну, Юрий Петрович, ну, погорячились, вы уж извините...»

Есть еще одна версия того, почему театр не закрыли...

Дочь Брежнева — Галина — очень любила богемный образ вре­мяпрепровождения, была благодарным зрителем, и ей нравилось практически все. Особенно цирк, «Таганка»... и песни Высоцкого.

Г.Полока: «Я вспоминаю вечер, который устроила Галя Брежне­ва, — чтобы в первый раз услышать Высоцкого. Был очень строгий отбор приглашенных. Был Олег Ефремов, был художник Борис Диодоров, с которым Володя тогда дружил, была Люся Гурченко, был Жора Юматов, — это были люди из разных компаний, но они были единодушны в восприятии того, что происходило. Галя сразу нали­ла себе фужер, но этот фужер простоял целый вечер. Понимаете? Она слушала, боясь шевельнуться».

Рассказывает общая знакомая Галины Леонидовны и Высоц­кого Наталия Федотова: «Как-то мне позвонил Высоцкий и сказал, что закрывают их театр. Вечером за ужином при Леониде Ильиче я рассказала об этом Гале. Она ахнула. А Леонид Ильич прямо из-за стола пошел звонить Суслову: «Михаил Андреевич, что у вас там за безобразие с театром?» И театр остался! Но, впрочем, мы с Галей к этому причастны лишь косвенно. Брежнев знал, кто такой Высоц­кий. И как любит народ его песни».

По свидетельству многих театральных деятелей страны, ни один режиссер, кроме Любимова, не поднялся бы после такого уда­ра, после расправы над «Живым» в 68-м году! Но театр выжил, Лю­бимов спас «Таганку». Если бы судьба не воспитала в нем борца, вряд ли художник оказался долгожителем.

Высоцкий пишет песню «Еще не вечер». Песня предназначе­на для фильма «Мой папа — капитан», но полностью соответству­ет этим событиям:

Четыре года рыскал в море наш корсар,

В боях и штормах не поблекло наше знамя,

Мы научились штопать паруса

И затыкать пробоины телами.

За нами гонится эскадра по пятам.

На море штиль — и не избегнуть встречи!

Но нам сказал спокойно капитан:

«Еще не вечер, еще не вечер!»

................................