Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти
Шрифт:
А что Высоцкий? Он не принимал участия в правозащитном движении, не подписывал коллективных писем, да и вряд ли был тогда ему доступен масштаб событий, ведь в прессе если и говорилось о происходящем, то лишь об «отдельных проявлениях» и «кучке отщепенцев».
Позже он оценит свою позицию:
Но свысока глазея на невежд,
От них я отличался очень мало —
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
(«Будапешт» — события в ноябре 1956 года, когда танки маршала Конева подавили восстание в Венгрии.)
Очевидно, участие
А танки идут по вацлавской брусчатке,
И наш бронепоезд стоит у Градчан!
..............................................
...А я умываю руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться —
Мы ведаем, что творим!
...К концу года «критика» неугодного творчества вступила в новую стадию. В журнале «Советская музыка» заместитель министра культуры В.Кухарский, отрицая новую волну молодых симфонистов (Э.Денисова, А.Шнитке, С.Губайдулину), «лягнул» и Высоцкого, назвав его песни «мутной дребеденью».
В той же «Советской России» от 15 ноября 1968 года композитор В.Соловьев-Седой пишет о том, что признает Высоцкого как артиста, но его песни «унылы и скучны». Вот так — унылы и скучны!
В.Соловьев-Седой: «К сожалению, сегодня приходится говорить о Высоцком как об авторе грязных и пошлых песенок, воспевающих уголовщину и аполитичность. Советский народ посвящает свой труд и помыслы высокой цели — строительству коммунистического общества. Миллионы людей отдали жизнь, отстаивая в боях наши светлые идеалы. Но что Высоцкому и другим бардам до этих идеалов. Они лопочут о другом...
И, право же, не было бы ничего страшного в том, что кто-то сочиняет незамысловатые вирши и не то поет, не то декламирует их, если бы многие наши ребята не считали это рифмоплетство эталоном поэтического новаторства, хриплый простуженный голос — вершиной вокального искусства, а монотонное треньканье на двух гитарных струнах — образцом современного стиля. Что же касается поклонников Высоцкого, то мне показалось, что, судя по всему, они плохо представляют себе, о чем идет речь».
А в декабре на IV съезде Союза композиторов СССР в докладе «О массовом музыкальном воспитании» Д.Кабалевский с гневом говорил: «Есть вообще явления в нашей музыкально-творческой жизни, в музыкальном быту, в которых нам следовало бы серьезно разобраться. Взять хотя бы какую-то странную, окутанную туманом таинственности проблему так называемых "бардов" и "менестрелей"».
Далее симфонист взялся конкретно за Высоцкого и заклеймил радио, при помощи которого песни из «Вертикали» стали популярными: «Зашла речь о песне В.Высоцкого «Друг», получившей через радио распространение среди молодежи и даже среди ребят. Причины популярности этой песни просты: мелодия сверхэлементарная, тема будто бы о дружбе. А о дружбе всегда хочется петь. А о чем она на самом деле? Если парень в горах «оступился и в крик, значит рядом с тобой чужой», и тут же вывод: «Ты его не брани — гони». Что же это за философия?! Ну, оступился, ну, закричал, допустим, даже испугался — так его сразу же назвать чужим и гнать?! Мы привыкли думать, что друзья познаются именно в беде, в трудную минуту. Впрочем,
«Песню о друге» Высоцкий написал во время съемок «Вертикали» за одну ночь под впечатлением рассказа консультанта и тренера по альпинизму Л.Елисеева. Опытный альпинист был потрясен, услышав первое исполнение: «Володя пел, не глядя на листок с текстом. Передо мною проходили образы моих лучших друзей, с которыми мы брали вершины и, что называется, делили хлеб и табак, — и тех, которые оказались случайными попутчиками. Я узнавал и не узнавал свой вчерашний рассказ. С одной стороны, это был сгусток, самая суть нашего вчерашнего разговора. С другой — все стало ярче, объемнее. Песня меня ошеломила. Находил я в ней и глубоко личные моменты».
Но и среди известных композиторов-симфонистов были те, кто понимал и любил песни Высоцкого, — Сергей Слонимский, Микаэл Таривердиев, Владимир Дашкевич, Альфред Шнитке и многие другие...
Возмущены творчеством Высоцкого были и некоторые поэты-песенники. Из книги П.Леонидова «Высоцкий и другие»: «...Евгений Долматовский сказал: «Любовь к Высоцкому — неприятие советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами. И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни». Это из речи на художественном совете фирмы «Мелодия» в 1968 году».
В результате всей этой злобной клеветнической кампании любимого народом артиста перестали допускать на эстраду даже с шефскими концертами. Несколько лет — до сентября 71-го года, — если удавалось получить разрешение, он выступал от Бюро пропаганды киноискусства как актер с роликами из фильмов, исполняя только литованные песни.
В.Смехов: «Никакому пришлому «русисту» не понять, что всесоюзная популярность, магическая власть над миллионами сердец и баснословный тираж звучащих «томов» Высоцкого — что все это произошло благодаря запрещению его имени на официальном уровне. Страна чудес. Высоцкого не могли лишить его Лиры, его Скрипки, поскольку ему их и не разрешали».
Это смертельно почти, кроме шуток, —
Песни мои под запретом держать.
Можно прожить без еды сорок суток,
Семь — без воды, без меня — только пять.
Он уже прекрасно чувствовал свою популярность, отлично знал себе цену и осознавал, как нужен он был людям... А запреты помогали держать форму.
Возможно, человек более слабый на его месте прекратил бы песенное творчество вообще, но он писал все лучше и лучше, не меняя в угоду обличителям ни манеры письма, ни манеры исполнения:
Я из повиновения вышел:
За флажки — жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Некоторые приписывали этой песне чисто экологическую остроту. Дескать, ну как жестоки егеря, да и охотники — звери, не люди. Высоцкий ее написал не про волков, а про людей. В тексте песни, помимо прямого указания на отождествление волка и автора, есть универсальные общечеловеческие категории, позволяющие каждому человеку ощутить себя волком.