Власть и идеология в России: от провиденциализма и революционного мессианства к современным реалиям

Авакова Элина

Во время правления Ивана III идеология русской монархической государственности, основанная на божественном происхождении власти и связях Рюриковичей-Мономаховичей с родами византийских императоров, получила новое подтверждение. Этому, в частности, способствовала женитьба Ивана III в 1472 году на племяннице последнего византийского императора Константина ХI Софье (Зое) Палеолог. Этот брак возрождал практику династических браков князей Древнерусского государства периода его наивысшего могущества и носил огромный символический, можно даже сказать сакральный смысл, поскольку устанавливал связь теперь уже московского великого князя с семьей последнего византийского императора, что позволяло рассматривать потомков князя в качестве легитимных продолжателей византийской государственной традиции. В какой-то мере, это создавало некие основания для правителей Русского государства претендовать и на византийский престол, что и имело место впоследствии. Родственная династическая связь с семьей последнего императора Византии была особенно важна, учитывая трагическую судьбу, постигшую Византийскую империю. Во второй половине XV века, да и впоследствии, ни один православный христианин не мог смириться с мыслью, что святыни Константинополя никогда не будут освобождены от исламского плена. Созданный династический союз сделал возможным и логичным объединение

старого московского герба с изображением всадника («ездеца»), поражающего копьем змея, с гербом византийских императоров – двуглавым орлом. Символом связи и преемственности служили и трон Ивана III, подаренный ему Палеологами, сидя на котором он принимал иностранных послов, а также византийские «бармы» (оплечья), и венец – так называемая шапка Мономаха, будто бы еще раньше подаренная Константином Мономахом своему внуку – великому князю Владимиру II (Мономаху).³² Большинство исследователей считают, что шапка имела более позднее происхождение, но для современников Ивана III миф о шапке не вызывал сомнений. Этот мифологический факт становился материальным свидетельством, работавшим на легитимизацию власти, важным идеологическим аргументом в обосновании внутренней и внешней политики московских правителей. Шапка, как и другие атрибуты верховной власти демонстрировалась народу в ходе коронаций, а значит эмоционально воздействовала на их участников и зрителей и зримо подтверждала связи Русского государства и его правителей с одной из величайших в прошлом держав мира. Впервые венчался на княжеский престол с возложением барм и венца еще при жизни Ивана III его внук – царевич Дмитрий Иванович.³³ Впоследствии эта процедура только совершенствовалась, удлинялась, становилась, все более и более пышной и торжественной, обрастая новыми церемониями и атрибутами сакрального смысла.

Все изменения и процессы, происходившие вокруг укрепляющегося Московского Царства, а также внутри него, требовали кардинальной перестройки и совершенствования идеологической работы, делали возможным появление новых идей и идеологических построений, работающих на укрепление власти московских князей, приобретавшей самодержавные черты. Важную роль в этом сыграл Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин) – игумен монастыря в уделе Волоцкого князя Бориса Васильевича, брата Ивана III. Основные его сочинения были созданы в период правления сына Ивана III – Василия III. Московский государь, писал Иосиф Волоцкий, лишь «естеством подобен человеку», «властью же сана яко от Бога». Здесь Иосиф прямо опирался на Библию, где в Новом Завете в послании к Римлянам указывается, что «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены».³⁴ При этом он наделял царя не только божественной властью, но и возлагал на него высокую миссию. «Якож бог хощет всех спасти, також и царь все подручное ему да хранит». При этом первейшая забота царя с точки зрения Иосифа Волоцкого должна стать защита православной веры. «Вас бо Бог в себе место посади на престоле своем. Сего ради подобает царем же и князем всего тщание о благочестии имети».³⁵ Такому государю должны были подчиняться все христиане, в том числе и духовенство. Важно подчеркнуть, что речь шла о божественном характере власти, ее миссии в отношении подданных, а не о том, что правитель мог сам стать Богом и заместить собой владыку небесного. И в этом было принципиальное отличие христианского понимания власти правителя от языческого к нему отношения.

Сакральный характер власти Великого княз служил идеологической основой обоснования его деятельности по усилению государства. «Учение Иосифа Волоцкого о теократическом характере власти великого князя и его практические выводы, – как справедливо отмечал А.А. Зимин, – помогали борьбе московских государей с удельными княжатами за создание сильного единого государства».³⁶ Только такое государство, обладающее значительными и все возрастающими мобилизационными возможностями, могло сконцентрировать усилия народа на свержение ордынского ига и защиту отечества от других многочисленных внешних опасностей. В жертву этому государству, как известно, были принесены и автономия удельных княжеств, и Новгородско-псковская вечевая демократия, и независимость сословий. Эти жертвы были тяжелы, но исторически оправданы, поскольку обеспечивали выживание государства и народа и позволили сначала свергнуть ордынское иго, а затем и расширить границы Московского княжества до пределов Российской империи.

Провозглашение земного царя наместником Бога на земле, с одной стороны, давало ему огромные полномочия, а с другой – заключало государя в жесткие рамки заповедей и предписаний Священного Писания. Л.А. Тихомиров, анализируя взаимоотношение церкви и государства в Византии, писал: «…церковь признавала власть не как самодовлеющее начало, а как Божественное установление, т.е. логически требовала со стороны государства подчинения высшему началу, другими словами – требовала от власти земной действия по указанию власти Небесной».³⁷ Эту оценку с полным основанием можно отнести к Московскому государству и его правителям. Следование заповедям Священного Писания и защита православия оборачивалась для князя необходимостью соблюдения правителем норм православной этики не только в личной жизни, но и в его общественном служении. Он – земной властитель, получивший эту власть от самого Бога, но не деспот и не тиран своих подданных, а справедливый земной правитель действующий по заповедям Бога небесного. Иосиф Волоцкий, живший в ту же историческую эпоху, что и Никколо Микиавелли (1469-1527), был далек от учения своего итальянского современника с его проповедью циничной прагматики в деятельности государя, свободного от каких бы то ни было моральных устоев в своем стремлении к власти. Не случайно для Московских государей была характерна практика замаливания своих грехов и глубокого духовного раскаяния за свои вынужденные, а порой и чрезмерные, жестокости.

Важным этапом в идеологическом обосновании новой роли Русского государства в мировой истории стало появление «Послания о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы (1510 – начало 1520-г гг.).³⁸ Примерно в это же время было составлено и «Сказание о князьях Владимирских», автор которого не установлен и которое, по-видимому, является обработкой послания Спиридона-Саввы. В целях возвеличивания московских князей, в этих произведениях утверждалось, что они ведут свою родословную от брата римского императора Августа – мифического Пруса, наследником которого объявлялся князь Рюрик. Там также говорилось, что царские регалии имеют вавилонское происхождение. Из Вавилона они были перенесены в Византию, и византийский император Константин Мономах передал великому киевскому

князю Владимиру Мономаху царский венец и животворящий крест.³⁹ Легенды еще раз утверждали высокий статус великих московских князей и позволяли поставить их в один ряд с правителями Священной Римской империи и турецкими султанами. Знатным предкам Василия III противопоставлялись предки литовского князя, родоначальник которого князь Гедимин был якобы «раб» и «конюшец», то есть конюх.⁴⁰

Эти сказания не являлись чем-то уникальным и характерным только для средневековой Руси. Такого рода выдумки были типичным явлением для идеологов средневековья, они широко использовались в политической практике разных стран того времени. Несмотря на свой мифологический характер, эти сказания способствовали упрочению правящих династий и повышению международного статуса государств. Это в полной мере относится и к идеологической архаике русского средневековья, служившей интересам проводимой политики и укреплению государственности на Руси.

Наряду с разного рода посланиями и сказаниями, адресованными правителям Московского государства, идеологические задачи, а не только мировоззренческие и познавательные, решались и при изложении событий мировой истории в так называемых хронографах. Они получили распространение в Русском государстве, начиная с XVI века. Их составители часто использовали периодизацию всемирной истории по четырем царствам: Иудейскому, Вавилонскому, Мидийско-Персидскому и Греко-Римскому, а также теорию «длящегося Рима». Эти концептуальные построения были заимствованы составителями хронографов у западных авторов. История этих царств, закончившаяся их гибелью, позволяла авторам хронографов и их читателям по-новому оценить место России в мировой истории и прийти к ряду важных выводов. Во-первых, что «Российская земля» – это органическая часть всемирно-исторического процесса и, во-вторых, что она не только не погибла, а напротив «растет, младеет и возвышается».⁴¹ С такой трактовкой мировой истории сочетались и события, связанные с Флоринтийской унией 1439 г., и с завоеванием Константинополя турками-османами в 1453 г., о чем уже говорилось выше. Как отмечал В.О. Ключевский, «в падении цареградских стен перед безбожными агарянами увидели на Руси знак окончательного падения греческого православия»⁴², а это означало, что роль лидера в православном мире переходит к России – фактически единственному, оставшемуся на тот момент независимому, православному государству.

Важнейшую роль в обосновании возросшей роли Московского государства в защите мирового православия стала теория «Москва – третий Рим», впервые сформулированная в «Изложении пасхалии» митрополита Зосимы (1492 г.), зафиксированная в русском Хронографе 1512 г. и, особенно, в посланиях монаха, старца псковского Елизарова Трехсвятительного монастыря Филофея (1520-30-х гг.). Обращаясь к великому князю Василию, отцу Ивана Грозного, Филофей писал, что «вся христианския царства… снидошася во Российское царство, два убо Рима падоша, а третий (Москва) стоит».⁴³ Первый Рим пал от «нечестия», второй от засилия «агарянского», то есть ереси, третий Рим – Москва, а четвертому «не бывать». Причина падения, предшествующей Москве, царств – измена истинной вере – православию. В трактовке Филофея «богоизбранность» еврейского народа и Израильского царства, о чем повествовал Ветхий завет, переносилась теперь на русский народ и Московское царство. Вся созданная Филофеем идеологическая конструкция носила ярко выраженный мистико-религиозный характер и закладывала политико-идеологические основы Русского государства на длительную перспективу. Характерно, что, называя Москву третьим Римом, пришедшим на смену Риму первому и второму, являвшимися, как известно, многонациональными империями, Филофей фактически создавал идеологию новой империи, возлагая на Святую Русь ответственность за все народы нового, третьего Рима, как живущие в данном государстве, так и присоединяемые к нему. Поскольку считалось, что после гибели третьего царства должен настать конец мира, старец высказывал надежду, что с Московским царством этого не произойдет. «По сем чаем, – писал он, – ему же несть конца».⁴⁴ В этом пророчестве заключался огромный идеологический заряд, предназначающийся не только для правителей Московского государства, но и для всех православных народов и их царей. «Соборная церковь наша в твоем державном царстве, – писал Филофей, – одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты – христианский царь».⁴⁵ Теория Филофея также являлась важнейшим инструментом в борьбе с католическим Ватиканом, раскольниками и разного рода сектантами в составе мирового православия, открывала путь к перенесению центра мирового православия из Константинополя в Москву. Она претендовала на то, чтобы стать новой религиозно-государственной идеологией Российского государства – Святой Руси. Теория работала на перспективы, в том числе и весьма отдаленные.

Появление этой теории в псковских землях было вполне закономерно, поскольку именно они находились под ударами Ливонии и Литвы, а население этих земель нуждалось в защите со стороны Московского государства. И такую защиту могло предоставить только сильное государство. Данная теория надолго, фактически до ХХ века, отразила геополитические устремления и мессианские притязания российского государства. Незримо присутствовала она при разработке так называемого Греческого проекта, а затем и в разрешении Восточного вопроса, связанного с борьбой великих держав за раздел территории Османской империи, определявшей судьбу православных народов Балканского полуострова. Но это было уже потом, и старец Филофей, естественно, не мог предполагать, какое воздействие его теория будет оказывать на умы потомков. Теория «Москва – Третий Рим», в том виде в каком ее разработал старец Филофей, не носила еще экспансионистского характера, а лишь открывала возможности для разного рода ее интерпретаций.

Тем не менее, с момента возникновения этой теории, любые действия московских правителей, направленные на усиление своей государственности, вызывали страх и противодействие со стороны католического Рима, координировавших политику европейских монархов. Отныне все войны России с Западом и иное соперничество с ним приобретали и характер геополитического и идеологического противоборства. Само выдвижение теории «Москва – третий Рим», положенной в основу идеологии Московского православного царства, означало, что на Востоке Европы, среди бескрайних лесов и болот, где по мнению европейцев существовала какая-то дикая и таинственная Тартария, сведения о которой носили весьма смутный характер, появилось государство, претендующее на статус то ли Римской империи, то ли Византии. Страх перед этим государством явственно проявился уже во второй половине XVI в., во время Ливонской войны и стал основой русофобии, на многие столетия утвердившейся среди политических элит стран Запада.