Власть и наука
Шрифт:
Но, нет, не мог он отсиживаться, не для того бился с ворогами, не для того кровь портил. Да и почивать на лаврах можно тому, у кого с лаврами всё в порядке. А здесь опять и опять ему сообщали о нападках и на "учение о плодородии почвы" и на "закон жизненности вида" со ссылками на никуда негодных иоаннисяновских коров. Не до покоя и не до сна.
Не удавалось и другое: пригасить ход всё более мощно раскручивавшегося маховика генетических исследований. Каждую неделю он узнавал новости -- одна горше другой, и не до самоуспокоенности было, добродушная снисходительность равна была глупости. В сентябре 1961 года Комитет по делам изобретений и открытий выдал диплом на открытие члену-корреспонденту АН СССР Б.Л.Астаурову -- заклятому врагу, генетику. Вручение диплома
"... открывает огромные перспективы в повышении производительных сил сельскохозяйственного производства, укрепляет господство человека над силами природы" (4).
Как будто нарочно, как будто с провокационной целью Астауров начинал статью с вопроса первейшей важности, о котором всегда пекся и Лысенко:
"Сейчас, конечно, рано делить шкуру еще не убитого медведя, но трудно даже вообразить, какой эффект в тоннах масла, количестве яиц или метрах шерстяной и шелковой ткани могло бы дать умение получать по желанию потомство нужного пола" (5).
Два десятка лет генетик Астауров не предавал анафеме хромосомы и гены и подбирался к возможности прямого влияния на женские и мужские половые клетки и теперь разрешил старую проблему:
"Установлено, что точно дозированными воздействиями высокой температуры можно подавить деление ядра при образовании женских клеток и одновременно побудить их... к девственному развитию... Все потомки девственной матери будут похожи друг на друга, как близнецы, и все они всегда самки" (6).
Женская линия шелкопряда в опытах Астаурова размножалась "этим путем более пятнадцати лет... и среди них никогда не появляется ни одного самца" (7). Меняя характер воздействия, Астауров научился решать и другую задачу: когда было нужно, он получал одних лишь самцов шелкопряда, которые наследовали "все признаки отца и оказывались все самцами" (8). Такого в мировой практике еще никто не достигал.
Благодаря работам Астаурова удалось поднять выход шелка почти на четверть, так как "коконы самцов на добрых 2-530 процентов шелконоснее самок" (9). Этим и покоряла работа Астаурова: он уже умел на практике творить чудеса с шелкопрядами и мечтал о чудесах с другими животными. Астауров провозглашал широкую программу взаимосложения усилий ученых:
"Плодотворное решение таких больших проблем нуждается теперь в координации и компенсировании усилий ученых разных специальностей и должно осуществляться на основе взаимного проникновения методов математики, физики, химии и биологии" (10).
Проявление повышенного интереса главной партийной газеты к открытию Астаурова было неприятно Лысенко. Оно указывало на непрочность его теперешнего состояния, на зыбкость приобретенного главенства.
Впрочем, успокаивало то, что по-прежнему высоко ценил его Никита Сергеевич, пожалуй, даже его отношение крепло, он готов был выгородить своего любимца даже в таком деле, как внедрение "травополья" (11), в то время, как другие ученые пытались образумить руководителя партии.
Хрущев старательно формировал стереотип эдакого рубахи-парня, которому море -- по колено. Его длинные, простецкие, нередко по-мужицки грубые речи следовали одна за другой. Говорить часами на людях он уже привык, и газеты печатались с вкладышами, чтобы воспроизвести эти длинные болтливые речи с прибаутками и поучениями. Вот и очередной раз, выступая 14 декабря 1961 года, он долго рассказывал о том, как, приехав отдыхать
"А разве, говорю им, курские клопы менее кровожадные, чем крымские? (Веселое оживление)" (13).
Эти байки лидера партии, наверное, были предназначены для того, чтобы рас-положить слушателей, показать, какой он простой, хороший, свой в доску мужик. А на этом пасторальном фоне еще более жестким выглядел длинный раз-дел речи об ученых, не удовлетворяющих его "изысканному вкусу". Упомянув Лысенко первым среди настоящих ученых, которым можно внимать с пользой для дела, Хрущев перешел к тем, кого и слушать вредно и кому, по его словам:
"Хочется сказать: не срамите ученого звания, не позорьте науку! (Аплодисменты)... Извините за грубость, но как тут не сказать: на кой черт нужна народу такая "наука"! (Оживление в зале. Аплодисменты)" (14).
Знал ли сам Хрущев, какой должна быть наука? В этой речи он еще раз показал, сколь примитивными были его требования к науке: она должна была лишь соответствовать "мировоззрению нашей партии", да быть практичной. Первое требование только провозглашалось, и о нем больше речи не велось, а второе обсуждалось в следующих "изящных" выражениях:
"Многие научно-исследовательские учреждения... не освещают путь практике, отстали от жизни, иных ученых нужно самих из болота за уши вытаскивать и в баню тащить, отмывать (Оживление в зале. Аплодисменты). Поможем вытащить вас, товарищи ученые (Оживление в зале). Но вы и сами выбирайтесь из травопольного болота (Оживление в зале)." (15).
В чем был Хрущев неколебим -- в уверенности, что "СССР в кратчайшие сроки" догонит США по производству мяса, масла, молока и другой продукции.
"Наша страна, -- сказал он в этой речи, -- уже доказала Соединенным Штатам Америки и буржуазные экономисты по существу и не оспаривают того, что СССР в кратчайшие сроки не только догонит, но и перегонит Соединенные Штаты по производству продукции на душу населения" (16).
По его словам залогом этого рывка вперед служила правильная научная деятельность таких ученых, как Лысенко. С тем же пафосом держал речи Лысенко, но к его словам все относились с еще меньшим доверием, чем к словам вожака партии. Предчувствия близкой гибели охватили многих бывших "мичуринцев", и они начали перекрашиваться. Нельзя было без усмешки читать стенания лысенкоистов по поводу тех, кто раньше писал в своих статьях и книгах одно, а теперь другое. "Чему же верить?" -- вопрошал Н.И.Фейгинсон, обсуждая такие случаи (17). Например, профессора В.Е.Писарева раньше лысенкоисты причисляли к своим, а теперь из-под его пера выходили статьи о значении амфидиплоидов, гибридов, о невозможности работать грамотно без учета генетических категорий и понятий, отвергавшихся лысенкоистами (18).
Так вел себя не один Писарев. Снова и снова в ЦК партии "лично товарищу Хрущеву" поступали письма и докладные записки с разбором ошибок Лысенко. Теперь появился новый мотив. Разоблачив "культ Сталина", Хрущев дал возможность открыто обсуждать последствия культа, к искоренению которых он сам призывал. Но кто же не знал, что в науке самым ярким, самым злокозненным последышем сталинизма был Лысенко? Так, открыв ворота для критики, Хрущев вопреки своей воле подставил под удар своего любимца. Хор голосов, осуждавших этого "маленького Сталина в биологии", стал звучать мощно, и в апреле 1962 года Хрущеву пришлось, скрепя сердце, снова дать согласие на снятие Лысенко с поста Президента ВАСХНИЛ. Второе его пребывание на этом посту кончилось еще более бесславно, чем первое. Хорошо хоть Хрущев предложил Лысенко самому назвать кандидатуру на замену. Новым Президентом стал многолетний заместитель Лысенко по Одесскому институту и верный ему до мозга костей Михаил Ольшанский.