Властелин Времени

Одом Мэл

Действительно, в последние пару дней аппетит у Джага, что казалось просто невероятным для обожающих покушать двеллеров, совершенно пропал. В Хранилище Всех Известных Знаний, когда попадалась задача, которая целиком его поглощала, с ним происходило то же самое. В такие моменты Великий магистр обычно старался раз или два в день заставлять Джага поесть едва ли не насильно.

— А все же тебе придется что-то съесть, а то Джессалин от меня не отвяжется.

— Тогда бутерброд, все равно с чем.

Двеллер прищурился, глядя в окно. От яркого солнца у него

болели глаза. Вдруг он понял, что солнце не с той стороны, где ему положено было находиться утром.

— А который нынче час? — осведомился он.

Рейшо подошел к пузатой печке и снял с нее тяжелую чугунную сковородку.

— Не буду я тебя бутербродами кормить. Джессалин это не понравится, да и я сам считаю, что есть всухомятку никуда не годится. А день уже к вечеру клонится.

— К вечеру! — Немало ошеломленный этим известием, Джаг повернулся к матросу. — Я же тебе сказал, что мне утром надо встать! — рассерженно сказал он.

Рейшо встретил взгляд двеллера и, нахмурившись, скрестил руки на широкой груди.

— Ты мой друг, книгочей, но прислугой я к тебе не нанимался. А если хочешь вставать утром, так не засиживайся до самого утра. Сложно встать с постели, прежде чем в нее уляжешься.

Джаг с раскаянием осознал, что молодой матрос совершенно прав.

— Прости. Я знаю, что не ты в этом виноват. Тебе вообще не следовало во все это впутываться.

Уже более мягким голосом Рейшо произнес:

— А вот на этот счет ты ошибаешься. Ты мой друг, и вся эта удивительная заварушка каким-то образом завязана вокруг тебя. Вот и первая причина мне в нее вмешаться. А вторая в том, что Рассветные Пустоши — мой дом, во всяком случае, когда я не на «Ветрогоне» нахожусь. Это единственный дом, который я помню. А негодяи, что пытаются заполучить Книгу Времени, это ведь они отвечают за то, что на мой родной дом напали, а многих моих друзей убили. Вот я и собираюсь с ними рассчитаться, как только мы с ними встретимся. — Рейшо ухмыльнулся. — А потом, каким еще способом я смогу прославить в веках свое имя?

Двеллер посмотрел на друга, и его охватила тревога. Он знал, что бесшабашный молодой матрос не остановится ни перед какой смертельной опасностью.

— Рейшо, ты ведь знаешь, что большинство героев в легендах не остаются в живых, верно ведь? И большинство из них умерли отнюдь не от старости.

Матрос пожал плечами.

— Ну, я покойником покамест становиться не собираюсь. По-моему, куда лучше сделаться легендой, пока ты жив и можешь от души этим наслаждаться.

— Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что нас ожидает.

Смуглое лицо Рейшо внезапно стало серьезным.

— Вовсе нет. Я знаю, что нам предстоит, книгочей. Я, может, и не умею читать да писать, но слушать, когда вы все между собой разговариваете, — это я в состоянии. Так что я и слушаю, когда ты говоришь, или Джессалин, или Кобнер, а особенно когда Краф говорит, потому что он столько знает всяких удивительных вещей, что тут никак не отвлечешься. — Он нахмурился. — Вот если невнимательно его слушать, так очень даже просто жабой

можно очутиться, а мне это совсем ни к чему.

Молодой матрос откашлялся и продолжил:

— Я, может, и не так много приключений повидал, как все вы, но прекрасно чую, когда дело плохо и когда опасность впереди. Но опасность-то для меня — дело привычное, сам знаешь, редко когда по ровной да гладкой дорожке к цели дойти удается. Или тебе известно что-то, чего не знаю я?

— Нет.

— Ну вот, чего тут еще говорить?

— Еще раз извини, что недооценил тебя, Рейшо. Просто это ведь я отвечаю за то, чтобы во всем этом разобраться.

— Ты библиотекарь, Джаг. Тебе по штату положено во всем разбираться. Это тебе на роду написано, как вот мне, например, — драться. Ты тревожишься, потому что кое-что тебе еще не ясно. А мне, наоборот, неизвестность куда больше по душе. Без этого жизнь скучной становится.

— Да, меня неизвестность пугает, — согласился двеллер. Ладонь его невольно коснулась висевшего на шее кожаного мешочка. — А поскольку никто к этим камням даже притронуться не может, то я, получается, еще больше несу ответственность за происходящее. И не вправе допустить ошибку.

— Я тебе тогда открою, о чем мало кто догадывается. — Рейшо понизил голос. — Я тоже часто чего-нибудь боюсь.

Джага это в самом деле удивило. За два года их знакомства он не замечал, чтобы молодой матрос чего-нибудь пугался. Если б его кто спросил, как выглядит бесстрашие, он без колебаний указал бы на Рейшо.

— Ты?

— Да, я. Я тебе об этом сейчас говорю, но только все между нами должно остаться, больше я никому в таком ни в жизнь не признаюсь.

— Ты же ничего не боишься! Когда мы пробрались на гоблинскую шхуну в гавани Келлох, ты не боялся.

— А вот и боялся. Больше всего того, что не выполню поручение капитана Аттикуса.

— И на корабле этом во время битвы с гоблинами, когда Эртономус Дрон меня поймал, ты один ему бросил вызов.

— А что мне еще оставалось делать? Я боялся тебя потерять. Мы с тобой деловые партнеры, книгочей. У меня никогда раньше не было делового партнера — я вообще никогда ни с кем ничего важного не делил. — Рейшо покачал головой, будто сам был удивлен собственной искренностью. — Понимаешь, когда у тебя нет семьи, не с кем разделить ответственность за ошибки, которые допускаешь. Каждая ошибка только твоя собственная, и они все на тебя наваливаются и душат. А с тобой я будто впервые в жизни чувствую себя совсем по-другому.

Молодой матрос пожал плечами.

— Ну, по крайней мере теперь я куда меньше боюсь совершить ошибку. — Он помедлил, глядя на друга. — Не знаю, понимаешь ли ты.

— Кажется, понимаю, — сказал Джаг. — Я много слов знаю и много книг прочитал, но я бы так хорошо про все это вряд ли мог бы сказать.

— Я просто хотел тебя подбодрить. Я вижу, как ты корпишь над книжками, и знаю, что ты страшно боишься ошибиться. Но мы все боимся, и я, и Кобнер, и Джессалин. И даже старина Краф, хотя он скорее удавится, чем признается в этом.