Властитель свободы
Шрифт:
Когда он перестал пристально смотреть ей в глаза, она наконец смогла дышать… и вспомнила, почему он ее удерживает. Обернувшись через плечо, она зло взглянула на Саймона.
— Вы-вы не имеете права никому меня отд-давать. Ваше разрешение не… — мысли путались, и она не смогла подобрать слова.
— Спасибо, Саймон. Я о ней позабочусь, — затем, как и раньше, Аттикус подхватил ее, как ребенка.
О, снова оказаться в его твердых как скала руках — это словно вернуться домой. Ее тело затрепетало и обмякло.
Нет,
— Опусти меня.
— Минутку, — он подошел к одному из тюков сена, лежащих вдоль стены, и сел. Усадил ее себе на колени, джинсы терли нежную кожу.
Она попыталась встать.
Удерживая ее одной рукой, он обхватил ее лицо грубой ладонью.
— Прежде чем мы начнем, я хочу извиниться.
От удивления она перестала бороться.
Он сверлил ее пристальным синим взглядом.
— Я вел себя с тобой, как мудак. Хуже того, я усложнил тебе работу.
Она судорожно вздохнула и взяла себя в руки. Она профессионал. Социальный работник. Вот так и надо себя вести
— Ты вел себя именно так, — согласилась она. — Ты считал, что я не помогаю Сойеру. Но… почему ты так относишься к профессии психолога в целом? Тебе или твоим близким навредил какой-то психолог?
Он прищурился.
— Я смотрю, в тебе опять проснулся мозгоправ.
— Мне не нравится это слово, понятно?
Он вздохнул.
— Прости еще раз. Хорошо, вот в чем дело. Некоторые из моих парней, морских пехотинцев, демобилизовались, поехав кукухой, и эти профессионалы ни хера им не помогли.
— Ну, я знаю, что Департамент по делам ветеранов перегружен и там не хватает кадров, но все же — мне очень жаль. Так не должно быть, — куда еще вкладывать деньги, как не в реабилитацию солдат, сражавшихся за свою страну.
— А предыдущий тюремный мо… эм, психолог не то что не помогла моему брату. Она сделала только хуже.
— Его предыдущим психологом был мужчина, — буркнула Джин, и он моргнул.
— Неважно. Сойер был не так плох, прежде чем ему «помогли». Но ему становилось все хуже и хуже после каждой так называемой сессии. Я пожаловалася тюремной администрации и меня послали.
Джин закрыла глаза, на нее нахлынули сочувствие и отчасти вина.
— Прости, Джин. Я был не прав, сорвавшись на тебе.
Все так. И все же она понимала, что ему было нужно защитить семью. Понимала его злость. Так что она прояснила ситуацию:
— Думаю, никто не сказал тебе, что мистера Сайдела отстранили от дела Сойера.
— Серьезно?
Она кивнула.
— Так что твоя жалоба сработала. В конечном счете. В защиту администрации должна сказать: они настолько привыкли, что заключенные постоянно пишут жалобы и выдвигают претензии, что, наверное, не особо быстро шевелились — особенно из-за того, что сам Сойер ни слова не сказал.
— Они отправили тебя все исправить.
— Я пытаюсь, —
— Оу, смотри-ка, как ты далеко отсюда, — раздался голос. — Смотри на меня, сабочка.
От грубой команды все мысли улетучились. Она моргнула и встретилась с пристальным взглядом Аттикуса.
Он улыбнулся.
— Блять, ты клевая.
Недоверие и отвращение в ее взгляде рассмешили его.
— Саймон отдал мне приказ. Поскольку я понимаю, откуда у него ноги растут, я ему последую.
— Приказ? Какой… — Заставить ее заплакать? У нее отвисла челюсть.
— Вирджиния, — он взял ее за подбородок, удерживая так, что ей пришлось заглянуть в его синие-синие глаза.
В его глазах можно было утонуть. На его лице читались решительность и честность.
— Милая, я видел тебя с Гарретом. Ты хотела, чтобы тебя отшлепали, но не настолько ему доверяла, чтобы все получилось. Ты мне доверяешь?
Она кивнула, прежде чем успела открыть рот и ответить «нет».
— На этот раз у тебя будет стоп-слово — «красный», — пока она обдумывала эти слова, Аттикус поднял ее, и через секунду она лежала животом на его мускулистых бедрах. Прохладный воздух начал ласкать ее ягодицы, когда он задрал ее короткую кожаную юбочку, а затем… прямо там, где уже было больно… каменная рука шлепнула ее по попе.
— Оу! — Она толкалась, брыкалась, ерзала. Пыталась прикрыть попу правой рукой.
Он заломил ей руку за спину, прижал правое запястье к пояснице и удерживал, продолжая. Шлеп, шлеп, шлеп.
Жжение усиливалось, в этот раз оно было знакомо, и каждый удар подталкивал ее к краю. Слезы навернулись на глаза и полились ручьем, она сдерживала всхлипы. Контролировать себя было тяжелее, чем выдержать порку.
Он остановился и потер ее ягодицы. Положил на нее вторую руку, пока она изо всех сил пыталась держать себя в руках. Мысленно она произносила стоп-слово, но слишком сильно сжимала зубы, чтобы сказать его вслух.
— Милая, — нежно сказал он, — расслабься. Доверься мне настолько, чтобы расплакаться.
Но расплакаться означало бы… открыться. Она чувствовала темные, непроницаемые стены, защищавшие ее. Скрывавшие ее эмоции.
К ее ужасу, он продолжил. Жгучие, болезненные шлепки обрушивались на ее попку, на бедра. Было больно… Боль нарастала, наполняя, сметая все на своем пути.
В груди рос ком рыданий, ломая барьеры, разбивая их, и она не сдержалась. Она зарыдала и продолжила рыдать, громко всхлипывая.
— Вот так, детка, — он обнял ее за талию, поднял, повернул и усадил к себе на колени. Притянул ее ближе, запустил руку ей в волосы и прижал ее к широкой груди.