Внешние дифференциальные системы и вариационное-исчисление

Гриффитс Филлип А.

— Пошла вон отсюда!

Я вздрогнула. Но испытывать терпение Бульдожки больше не стала. Развернулась и пулей вылетела из ее кабинета. Меня сопроводили в мою камеру и заперли там. Игнорируя сокамерниц, я рухнула на свои нары. По телу в три ручья тек пот. Я молилась только об одном: чтобы Галина Ивановна хорошо отнеслась к моей дочке. Надеюсь, у меня получилось убедить ее, что я приличная девушка, а у моей Машеньки хорошая генетика.

В следующий раз я попала в кабинет Бульдожки ровно через полтора месяца. Мое отчаяние становилось сильнее. Папа продолжал

беспробудно пить, а дальние родственники не хотели брать на себя такую ответственность, как новорожденный малыш. Подруги и знакомые тоже отказались. А Алексей, отец моей дочки, когда я позвонила ему, положил трубку сразу, как только услышал мой голос.

Я пришла в кабинет Бульдожки. Комната крутилась перед глазами. В последнее время я стала часто испытывать головокружение. Я почти перестала есть и пить. Отчаяние сжирало меня. Кажется, у Бульдожки было грустное выражение лица, а в ее глазах мелькнуло сочувствие.

А впрочем, может, мне показалось.

— Позвонили из дома малютки, — она сделала паузу.

А я тут же оживилась.

— В общем, беда случилась… Умерла твоя девочка. Сказали, она у тебя больная родилась. Не ела почти. Вес не набирала. Не развивалась по возрасту…

Дальше я ничего не помню. Наступила темнота. Я очнулась в тюремной больнице. В руке была капельница. Я лежала, глядя в потрескавшийся потолок и в мигающую лампу, а в ушах звенели слова Бульдожки: «Умерла твоя девочка».

Казалось, моя жизнь оборвалась в тот же момент. Все потеряло смысл. Я пролежала в больнице пару дней. Потом меня вернули в тюрьму, но еще на несколько дней освободили от работы. А дальше я жила по инерции. Дни шли один за одним. Если раньше я их считала, то теперь перестала. Мне было все равно, выпустят меня когда-нибудь из тюрьмы или нет. Я больше не ждала своего освобождения.

Но оно вдруг наступило. Это стало неожиданностью для меня. Я искренне удивилась, когда кто-то из надзирателей сказал мне:

— Поздравляю! Завтра на волю идешь.

— На волю? С какой стати?

— Ну как это? Отмотала ты свой срок уже.

Я недоуменно хлопала глазами. Прошло четыре с половиной года? Я не заметила.

В день своего освобождения я попросилась к Бульдожке. Я не ожидала, что она согласится меня принять. Я не была в ее кабинете с того дня, как она объявила мне о смерти моей дочки.

— Поздравляю, — я впервые увидела на ее лице улыбку. — Иди с миром и больше не слушай никаких уродов, которые просят подделать документы.

— Где похоронили мою дочку?

Бульдожка удивилась вопросу.

— Не знаю. На кладбище, наверное. Где же еще?

— На каком?

— У нас в городе пять кладбищ, — она почесала коротко стриженные седые волосы. — Или шесть? Не помню.

— Я хочу съездить на могилу к дочке.

Она посмотрела на меня недоуменно.

— Зачем?

Возникла пауза. От ее вопроса я потеряла дар речи. Что значит зачем?

— Давай я узнаю, где ее похоронили, — она первой прервала молчание.

— Спасибо.

Через час Бульдожка вызвала меня и сказала, на каком

кладбище была похоронена моя девочка. Одна из надзирательниц рассказала, как добраться туда на автобусе. Выйдя за ворота, я пошла в указанном надзирательницей направлении в поисках автобусной остановки. Нашла ее быстро. Через несколько минут приехал нужный мне автобус. До остановки «Кладбище» я ехала где-то полчаса.

У меня не было радости от того, что я вышла на волю. И глядя в окно автобуса, я не испытывала ни единой положительной эмоции. Мне было все равно. Абсолютная апатия и абсолютное безразличие ко всему. Только не покидало недоумение: разве уже прошло четыре с половиной года? Я не заметила.

Я очень долго ходила по кладбищу в поисках могилы. Уже начало темнеть, вороны на ветках стали каркать громче. Наконец-то спустя несколько часов поисков я ее нашла.

Маленькая могилка для детского гробика заросла травой и сорняками. Черный крест потрескался и покосился в сторону. А на нем была табличка с белыми выцветшими буквами:

Олевская Мария Алексеевна.

Я упала перед могилой дочки на колени и что есть сил принялась рвать траву и сорняки. Я обливалась слезами. Я кричала на все кладбище. Больше не было слышно карканья ворон. Был слышен только мой плач.

* * *

— Приехали, — объявляет таксист, остановив у ворот на кладбище.

— Спасибо, — протягивают ему наличные. — Сдачи не надо.

— Благодарю! — радуется щедрым чаевым.

Я вылезаю из машины и опускаю на глаза солнечные очки. Дует ветер, поэтому сильнее перевязываю пояс на кашемировом пальто. Оглядываю кладбище. Забор тот же и те же ворота. После освобождения из тюрьмы я была здесь только один раз: когда ставила на могиле своей дочки памятник. Больше я не приезжала, а за могилой все годы ухаживает ритуальное агентство.

Двое рабочих из этого агентства стоят с лопатами у ворот и ждут меня. Медленно направляюсь к ним.

— Здравствуйте, я Алла Макарова.

— Здравствуйте, пойдемте.

Я следую за ними. Несколько дней назад у меня был долгий разговор с директором ритуального агентства. Я перевела ему очень крупную сумму денег. А потом он позвонил мне и сказал, что все улажено.

Я следую за двумя мужчинами в рабочих комбинезонах и теплых куртках. На самом деле мне не нужно держаться их, потому что я наизусть помню дорогу к могиле своей дочки. Кладбище большое, мы доходим до могилы минут через семь.

— Пришли, — объявляет один из мужчин.

— Копайте, — сухо приказываю и отхожу к соседней могиле, чтобы присесть на лавочку.

Мужчины знают, зачем они тут, но все равно переглядываются между собой. Не задавая лишних вопросов, начинают копать. А я смотрю на памятник в виде ангела. Директор ритуального агентства не лгал и правда ухаживал за могилой моей дочки. Ни единой травинки.

Мужчины усердно копают, обливаясь потом. Периодически у них вырываются ругательства. Я терпеливо жду, глядя, как растет гора земли рядом с памятником в виде ангела.