Внешние дифференциальные системы и вариационное-исчисление

Гриффитс Филлип А.

— А что происходит с ребенком, если заключенная передумала от него отказываться? — спрашивает Ваня. — Ребенок находится с ней в тюрьме?

— Сейчас да, а тогда в женской колонии нашего города еще не было условий для нахождения младенцев с матерями. Поэтому до трех лет Инга находилась бы в моем доме малютки, а после трех ее бы перевезли в детский дом. После освобождения Олевская могла бы забрать Ингу. Но это тоже не просто. Мать должна доказать суду, что исправилась, что у нее есть работа, стабильный финансовый доход и условия проживания для ребенка. В противном случае суд может

оставить ребенка в детском доме.

— Поэтому вы солгали, что я умерла? — спрашиваю с укором.

Сама не понимаю, откуда в моей интонации взялся укор. Я пока не решила, на чьей я стороне. Мне по-человечески жаль Аллу, но в то же время я не могу забыть доброту и любовь моей приемной мамы.

— Да, — тетя Галя с виноватым видом кивает головой. — Я не хотела, отговаривала Иру. Но она не могла тебя отпустить. Она уже любила тебя, как свою. И я согласилась помочь родной сестре. Я еще раз позвонила начальнице тюрьмы, расспросила ее подробно про Олевскую. Она подтвердила, что та сидит за подделку документов. Но меня не это интересовало. Мне надо было понять, из какой Олевская семьи. В отказной адрес регистрации был указан Москва. Мы опасались, что у Олевской могут быть крутые связи. Но начальница тюрьмы заверила: у Олевской нет богатых и могущественных покровителей, и это в общем-то, логично, потому что тогда она бы смогла избежать тюремного наказания. Ну и тогда ты бы не оказалась в доме малютки. Убедившись, что за Олевской никто не стоит, Ира с помощью своих связей и взяток сделала липовое свидетельство о твоей смерти.

— Охренеть просто.

Это Ваня. Мы с тетей Галей смотрим на него. Не знаю, как она, а я вижу, что Иван еле сдерживается. Теперь уже я сжимаю его руку, чтобы успокоился.

— На всякий случай сделали еще на местном кладбище детскую могилу, — виновато добавляет тетя Галя. — Сомневались, делать ли. В итоге сделали и, как оказалось, не зря. Олевская после освобождения захотела поехать на могилу к дочке. Мне звонила начальница тюрьмы и спрашивала, где похоронили девочку.

— Вы похоронили меня заживо, — снова вырывается у меня с укором. — Это просто уму непостижимо.

Вообще, все услышанное не укладывается в голове. И я никак не могу поверить, что моя любимая мама все это сделала.

— Ну не говори так. Все документы о твоей смерти были липовыми с расчетом на то, что у Олевской нет связей, и она не станет копать. Если бы Олевская копнула, то наш обман сразу бы вскрылся.

— Я не понимаю, как Ингу удочерили и дали ей другое имя? — агрессивно спрашивает Ваня. — Если по документам девочка умерла.

— Документы о смерти были липовыми, Ира дала взяток кому надо, чтобы напечатали эти документы. Ира была уважаемой судьей, у нее были прочные связи.

— А удочерили как?

— Ира сделала фальшивое заседание суда, на котором Олевская якобы подтвердила отказ от ребенка. Для этого пришлось вступить в сговор с начальницей тюрьмы. Дали ей взятку, чтобы она провела по документам выезд Олевской из колонии якобы на заседание суда.

— Что!? — восклицает Ваня. — Как такое вообще возможно!?

— Возможно все, если у тебя есть связи, деньги и сумасшедшее желание стать матерью. Ира была очень влиятельной

судьей с очень большими связями в нашей области.

За столом воцаряется гробовое молчание. Я не знаю, что думать и как к этому относиться. Я еще не сформировала собственное мнение обо всем этом.

— На самом деле это было не так уж и сложно, — добавляет чуть тише тетя Галя. — Всего несколько звонков, куда надо, и несколько конвертов с долларами. За один день напечатали свидетельство о смерти, которое передали в тюрьму Олевской, и потом также за один день Ира организовала фальшивое заседание суда. Это было почти двадцать пять лет назад. Сейчас такое, наверное, сложнее провернуть. Уже все автоматизировано, все в компьютерах. А тогда еще было много бардака. Вот, собственно, и вся история.

Тетя Галя глядит на меня с немым вопросом в глазах. Хочет какого-то моего вердикта. А у меня нет вердикта. У меня в голове чистый белый лист. И только одно желание — упасть в объятия Вани и разрыдаться.

Глава 33

Не отпущу

На меня легла бетонная плита. Когда мы с Ваней заходим в квартиру моих приемных родителей, у меня обостряется ощущение, будто это все не мое, чужое, а я прожила не свою жизнь.

Я это не я.

Мне хочется в прямом смысле вылезти из своей кожи, убежать и скрыться. Убежать от самой себя. Как это сделать?

— Прости, что говорю это, но твоя тетка заслуживает реального срока. — Ваня долго держал себя в руках и все-таки сорвался. — Не знаю, как ты, а я не буду просить Аллу, не запускать уголовное дело. Здесь обязательно должно быть уголовное дело, а все виновные, включая твою тетку, должны быть наказаны.

Я смотрю на Ивана сквозь пелену слез в глазах.

— Никакого уголовного дела не будет, — цежу.

— Я с тобой не согласен.

— Это не твое дело! Тебя это вообще не касается! — срываюсь на крик с плачем.

— Это касается Аллы, а она мне не чужая.

Имя моей родной матери больно режет меня. Я не знаю, как и что про нее думать. Я привыкла к мысли, что она ужасный человек. А как мне теперь к ней относиться? Полюбить ее? Я не могу.

— Твоя Алла мне никто!

Я разворачиваюсь и убегаю в спальню родителей, громко хлопнув дверью. Падаю на их кровать и принимаюсь громко рыдать. Сквозь затхлый запах пыльной комнаты в нос просачивается аромат маминых духов, который до сих пор держится на ее подушке. Этот запах превращает мои нервы в оголенные провода.

Почему, мамочка? За что? Зачем?

Столько вопросов без ответов. Я должна бы ненавидеть свою примерную маму, а я не могу. Я люблю ее. Она была лучшей мамой на свете.

Из-за громкого плача я не слышу, как в комнату отворяется дверь и заходит Ваня. Дергаюсь, когда он ложится на кровать позади меня и крепко обнимает. Ничего не говорит, просто держит меня в своих объятиях и тихо дышит мне в затылок.

Я медленно успокаиваюсь. Рыдания становятся тише, всхлипы вырываются из груди реже. Ваня нет выпускает меня из рук. Тепло его тела согревает. И хотя я все еще непонятно за что сержусь на Ивана, не могу прогнать его. Он мне нужен как воздух.