Во имя отца и сына

Шевцов Иван Михайлович

Вот тогда-то и начиналась самая работа: Климов закрывал целлофаном глиняный портрет и брал в руки пластилин. Он компоновал, строил по памяти новую композицию: руки сцепились пальцами, и на этот прочный мост легла задумчиво-усталая голова со взглядом беспокойным, глубоким и светлым.

Петр Васильевич понимал, что не он первооткрыватель композиции "голова - руки". Что задолго до него Коненков так компоновал едва ли не лучшую свою работу - портрет Достоевского. Хотя и Коненков в своем решении образа Достоевского шел от Перова. Не в этом дело - главное,

что скульптор теперь был убежден в своей находке, и он начал, в сущности, заново лепить старика Лугова.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ВСТРЕЧА С МАРШАЛОМ

Место сбора, как условились, было у памятника Ивану Федорову. Там экскурсантов встречал Саша Климов. Емельян приехал к "Метрополю" без трех минут пять. У памятника уже стояли четверо Луговых (трое мужчин и Лада). И тут Емельян пожалел, что не взял с собой жену. Луговых окружали: Пастухов, Ключанский, Белкина, Юля Законникова, Вероника, Клаша Дулина, Кауров, двое парней из сборочного цеха. Рядом с Вероникой - Саша Климов. Он уже предупредил всех, что в гостях у отца будут маршал и Посадов.

–  А почему не видно Архипова?
– удивился Глебов.

–  Какие-то дела в институте, - ответил Саша.
– Словом, занят.

–  Кто еще должен быть?
– спросил секретарь парткома.

–  Александр Александрович обещал, - ответила Вероника.

Маринин прибыл минуты через три. На нем была шапка из выдры в форме пирожка, короткое пальто с шалевым воротником (тоже из выдры), модные штиблеты. Весело поздоровался со всеми за руку, каждому сказал комплимент и обратился к Емельяну:

–  А он, кажется, славный дядька, этот скульптор. Весьма, весьма любезно с его стороны. Как вы находите?

–  Да, конечно, - согласился Глебов, и они направились в мастерскую.

Маршал произвел на всех впечатление своим внушительным видом. Он был под стать Посадову: высок, широкоплеч, с крупными, точно вырубленными чертами лица. Густые брови и глубокая продольная складка у переносья придавали лицу излишнюю суровость, а тяжелый раздвоенный подбородок и резкие энергичные складки у рта свидетельствовали о большой силе воли и крутом характере. Глебов слышал и читал о маршале много, но почему-то представлял его внешне не таким, более подвижным, свободным.

Емельян охватил взглядом рабочий кабинет Климова: одна стена - сплошное окно, другая - вся в стеллажах со скульптурами. В глубине - письменный стол, над ним в стандартных бронзовых рамочках, в которые обычно вставляют фотографии, три транспаранта с текстами. Пока остальные рассматривали скульптуры, Глебов успел прочесть тексты. Верхний, центральный, гласил:

"Мне не нужно друга, который, во всем со мной соглашаясь, меняет свои взгляды, кивая головой, ибо тень делает это лучше.

Плутарх".

Слева Емельян прочел:

"Я знаю, что и я подвержен погрешностям и часто ошибаюсь, и не буду на того сердиться, кто захочет меня в таких случаях остерегать и показывать мне мои

ошибки.

Петр Первый".

Справа:

"Труд, труд! Как я чувствую себя счастливым, когда тружусь.

Лев Толстой".

–  Любопытно, - признался Глебов подошедшему к нему скульптору.

–  Полезно, знаете ли, иногда прислушиваться к голосу великих и мудрых, - ответил Климов и, взяв Емельяна под руку, улыбнулся.

Сегодня Петр Васильевич показался Глебову несколько иным: в шерстяной вязаной рубахе серого цвета, без пиджака (в кабинете было довольно тепло), подвижной, общительный, он был весь какой-то домашний. Даже не верилось, что этот невысокого роста, чуть-чуть сутулый крепыш с короткой жилистой шеей мужика создал стоящие на стеллажах скульптуры, которые удивляли и восхищали зрителей. Среди портретов Емельян в первую же минуту увидел бронзового Посадова и беломраморного маршала. Посадов казался несколько моложе, чем в жизни, жестче. Мраморный маршал был совсем молод, в погонах генерал-полковника: видно, Климов лепил его давно. И потому, что Климов, Посадов и маршал были на "ты", Глебов понял: всех их связывает давнишняя дружба.

В углу, рядом с дверью, на, специальной тумбе-подставке стоял портрет, закрытый белой материей. Ни Посадов, ни маршал не обращали на него внимания. Но любознательные заводские ребята не прошли мимо, и Коля Лугов шепотом спросил Сашу:

–  А там что спрятано?

–  Секрет, - ответил Саша и, намекая, прибавил: - Отец приготовил сюрприз.

Это еще больше разожгло любопытство ребят, и Ключанский, бесцеремонно отвернув нижний край чехла, заключил с видом знатока:

–  Гранит.

К этому "граниту" и вел Климов, взяв под руку Емельяна и Сергея Кондратьевича. Подойдя, он пригласил всех остальных. Шагая широко, легко подошел маршал и недвижно застыл в окружении ребят. Вразвалку приблизился Посадов. Петр Васильевич, не сказав ни слова, снял покрывало.

Наступила тишина. Все глядели на скульптуру, затаив дыхание. У Сергея Кондратьевича влагой блестели глаза. Посадов перевел взгляд с него на портрет и застыл. То же самое произошло и с маршалом. Глебов, всматриваясь в высеченное в базальте лицо Лугова, спрашивал себя: "В чем же притягательная сила этого образа? Характер? Но какой? Что в нем главное?" Первым нарушил молчание маршал. Должно быть, он, как и Глебов, задал себе тот же вопрос и ответил по-военному коротко:

–  Честно прожитая жизнь.
– Отойдя назад, он снова стал всматриваться в портрет.

–  Да-а, батенька, - пробасил Посадов.
– Красотища-то какая! Красота души человеческой!

Маринин не хотел отставать. Подражая маршалу, он лаконично сказал:

–  Классическое изящество формы.
– Почувствовав, что это не произвело нужного впечатления, он добавил: - Отличная пластика. Вы меня покорили, Петр Васильевич.

Посадов бросил на него презрительный взгляд: "А этот гусь как сюда попал?" Андрей Кауров, не отрывая глаз от портрета, тихо произнес:

–  Сила и мудрость.