Во имя отца и сына
Шрифт:
Так рассуждал про себя Николай Григорьевич на заседании парткома. И после, когда шел домой один, не замечая ни огненного заката, ни синих теней на голубом апрельском снегу, ни бойких воробьев, возвещавших приход весны. Он думал только об одном: скоро поездка в Италию. Иван Петров обещал все устроить. Как, должно быть, очаровательна весна на Средиземноморье!
– Николай Григорьевич!
– проскандировали у него за спиной несколько голосов.
Гризул испуганно вздрогнул, точно его поймали с поличным. Оказалось, это были ребята: Роман Архипов, Саша Климов и Коля Лугов. И сразу отлегло от сердца.
– Ну, что еще?
– Значит, нам можно теперь продолжать свои эксперименты?
– спросил Роман.
– Кауров будет шефствовать над нами, - добавил Саша. Как-никак, мол, работаем под наблюдением инженера.
Николай Григорьевич давно недолюбливал Каурова и буркнул:
– А он вам зачем? Пятое колесо в телеге.
– Ну спасибо вам, Николай Григорьевич!
– поблагодарили ребята и устремились вперед.
Гризула прошиб холодный пот. Несмотря на самоуверенность, страх не покидал его. Не было, пожалуй, дня, чтоб он не испытывал этого неприятного ощущения. Вот и сегодня: второй раз в течение дня. Сначала на парткоме, когда Борис Николаевич упомянул о Полякове, которым должен заняться ОБХСС, что-то неприятное кольнуло под ложечкой. Хотя, если подумать, отчего бы? С Поляковым у Гризула никаких отношений нет, если не считать, что он, зная этого жулика и дельца, принял его на работу. Чем они занимаются с Поповиным - это их дело, Гризул тут ни при чем. Хотя, пожалуй, Светлана и Макс правы: Поповин не знает меры, и от него надо быть подальше, как от греха.
"А с Глебовым надо кончать", - твердо решил Николай Григорьевич.
В это время Емельян Глебов в своем кабинете разговаривал с Борисом Николаевичем и Яном Витольдовичем, которые задержались после парткома. Старый рабочий коммунист Варейкис, человек резкий, но справедливый, не мог понять позиции Гризула в отношении Маринина.
– Хорошо, мы знаем: у них старая дружба, приятельские отношения и все такое. Но есть же еще партийность! Есть или нет, скажите?
– настойчиво спрашивал Ян Витольдович директора и секретаря парткома.
– Вы его лучше знаете, давно с ним работаете, - улыбнулся Борис Николаевич.
– Да я-то знаю. Другие не хотят знать. Считают его примерным инженером и коммунистом. В активе ходит. А инженер он плохой. Дилетант и белоручка. Языком работает, для рекламы. Он умеет пыль в глаза пустить.
Борис Николаевич вздохнул и раздумчиво покачал головой. Присмотревшись к Гризулу за короткое время совместной работы на заводе, он все больше склонялся к мнению председателя завкома.
– Хорошо, - вдруг отозвался Глебов, - если это так, как вы говорите, а мне думается, что в этом есть солидная доля правды…
– Все сто процентов, - перебил Варейкис. Он любил вставлять реплики.
– Почему же нам не развеять миф о Гризуле? Доклад он сделал убогий, жалкий. Мне даже неловко было за него. Старик Лугов и молодой инженер Кауров и то куда серьезней говорили.
– Емельян Прокопович, - Борис Николаевич взглянул на Глебова, - вам, как бывшему работнику райкома, должно быть, ведомо, что не так просто развенчиваются мифы. У Николая Григорьевича сильная рука.
– Где?
– стремительно спросил Глебов.
– Там, - директор кивнул на потолок.
–
– Сегодня снова звонили, - сообщил директор, - просили оформить ему командировку за границу,
– В седьмой раз!
– воскликнул Варейкис.
– Почему ему?
– Да, действительно, почему? Чем он лучше других?
– спросил Глебов.
– Языки знает, - отозвался Борис Николаевич.
– Разве только он один знает?
– возразил Глебов.
– Насколько мне известно, вы, Борис Николаевич, тоже знаете. Я, например, немецкий знаю.
– А он знает франко-итальянский, - с иронией сказал директор.
– Есть такой язык?
– поняв шутку, спросил Глебов.
– Почему бы ему не быть?
– ответил директор.
– Есть же франко-итальянские кинофильмы.
– Шутки шутками, товарищи, а дело серьезное, - поднялся со стула Ян Витольдович и зашагал по кабинету.
– Шутки, они тоже разные бывают.
– Борис Николаевич вздохнул и добавил многозначительно: - Бывают и горькие.
– Я не подпишу рекомендацию, - заявил Глебов.
– Я тоже, - присоединился Варейкис.
– Пусть поедет Кауров, - предложил Глебов.
– Молодой инженер, толковый работник. Начальник цеха. Я думаю, что от его поездки будет больше пользы.
– Подпишете. И вы и я - весь треугольник подпишет рекомендацию. И поедет главный инженер, - с унылой уверенностью произнес Борис Николаевич.
– Потому что едет он по персональному приглашению: не Каурова, а Гризула приглашают итальянцы.
– Персонально?
– переспросил удивленный Глебов.
– Именно. Его знают там. А Кауров что - зачем им какой-то Кауров! Так что подпишем.
Это прозвучало как веление рока, как неизбежная напасть, с которой приходится мириться. И потому они предпочли больше не говорить на эту тему, не бередить незаживающую рану.
Идя домой, Глебов продолжал думать об этом разговоре. Дать руководителям предприятий больше самостоятельности. Эти идеи уже давно бродят в рабочей среде. Разумные, рано или поздно они пробьют себе дорогу, сама жизнь поставит их на повестку дня. Но тот факт, что Гризул с особым рвением говорил о предоставлении директорам заводов большей власти, Емельяна настораживал. Он понимал, что Гризул и здесь видел личную заинтересованность, выгоду для себя. Какую? Гризул теперь был ясен для Глебова. "Если произойдет реорганизация в руководстве промышленностью в желаемом направлении, - рассуждал Глебов, - то Гризул и ему подобные непременно будут рваться в директора. Любой ценой - только бы получить пост самостоятельного руководителя предприятия, облеченного доверием и властью".
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. МОЗАИКА
После долгого, почти годичного перерыва Посадов собрал труппу народного театра. Это была вступительная беседа режиссера, на которой Алексей Васильевич изложил свои принципы, требования к актерам и цели театра. Многое из этого им было уже сказано три года назад, когда из кружков художественной самодеятельности образовался театр. Посадов решил повторить это сейчас перед значительно обновленным составом труппы.