Во имя отца и сына
Шрифт:
– Надо устроить на завод одного человека, - продолжал Маринин, наблюдая за пальцами Гризула.
– Хороший парень. Работал на одной базе. Вышла маленькая неприятность - помощник подвел. Его хорошо знает Поповин.
– Вместе бизнес делали?
– отозвался Гризул и, круто повернувшись, пошел за письменный стол. Что-то записал в календарь и твердо сказал: - Не могу.
– Почему, Ника?
– удивился Маринин и заглянул в глаза Гризулу.
– Хороший парень. Не подведет.
– Ты и за Полякова ручался, а он работает плохо и, кажется, влип в какую-то историю, кстати, вместе с Поповиным. Вообще, с этим делом надо кончать. По
– Этот потянет - золотая голова, - настаивал Маринин.
– А куда я его возьму? Нет свободной должности.
– Должность можно придумать. Не должность украшает человека, а человек украшает должность. Это же в твоей власти.
– Надо мной есть директор, пойми.
– А он что, не покладист?
– Осторожен и любит порядок. И Глебов. С этим не сговоришься.
– И долго он будет?
– Долго не долго, а сам не уйдет, - довольно прозрачно намекнул Гризул.
Маринин посмотрел на часы:
– Увидимся в парткоме.
– И уже с порога: - Ну так я скажу этому парню, чтоб зашел к тебе? Между прочим, его рекомендует Матвей Златов.
И Гризул сдался, буркнув недовольно, со вздохом:
– Хорошо.
Заседание парткома началось с обсуждения вопроса о приеме в партию Романа Архипова и Александра Маринина. Предстояло утвердить решение первичных организаций. В кандидаты партии Архипов вступил еще во флоте, военным моряком. Коммунисты цеха, где он работал теперь, единогласно голосовали за него, уважая Романа как производственника и активного общественного работника. Лишь кузнец Шахбазов задал Роману Архипову единственный вопрос:
– Ответь, дорогой, почему последний год так мало приняли ребят в комсомол? Как секретаря тебя спрашиваю. Молодежи на заводе сколько, знаешь?.. Ээ-гэ!
– Он сокрушенно покачал головой, произнося гортанный звук и прищелкнув в завершение языком.
– А комсомольцев сколько? И половины не наберешь.
– Спросил, не ожидая ответа, так как и без того было ясно для всех, в чем причина.
– Плохо работаете с несоюзной молодежью. Нехорошо.
– Это наша слабинка. Постараемся исправить, - краснея, тихо ответил Роман.
С Марининым все было сложнее. На партсобрании заводоуправления при рассмотрении заявления Маринина выступил Гризул. Он дал Александру Александровичу блестящую характеристику во всех отношениях. При голосовании же почти половина коммунистов воздержалась, и решение о приеме его в партию было принято большинством в три голоса. Формально требование Устава соблюдено. "Но почему два десятка коммунистов молчаливо отказали Маринину в доверии?
– недоумевал Глебов, читая протокол собрания.
– Почему никто не выступил и не объяснил своего отношения к директору Дома культуры?" Никто не задал даже вопросов. Кроме этого, было еще одно "но", совсем неожиданное для Маринина. Примерно за неделю до этого Глебов познакомился с автобиографией Маринина, которую он писал еще в начале пятидесятых годов. Перечисляя свои заслуги перед Родиной, Александр Александрович, в частности, сообщал, что помог органам разоблачить врага народа П. П. Постышева. Глебова это сбило с толку: кто же все-таки этот вездесущий Александр Маринин? "Ознакомить членов парткома с этим довольно пикантным фактом автобиографии Маринина или промолчать, - думал Емельян.
– В конце концов, дело прошлое. И не он один в те годы
Маринин держался на парткоме чересчур бойко. Глебов, докладывая о Маринине, обратил внимание на то, что в первичной парторганизации почти половина коммунистов воздержалась. Первым протянул руку для вопроса Шахбазов. Емельян ему кивнул в знак согласия.
– У меня такой вопрос к Александру Александровичу, - сверкнув на Маринина темными глазами, сказал кузнец: - Скажи, дорогой, что ты делал в годы войны?
Тот неторопливо встал, крепко сцепил пальцы на груди, потом быстро засунул руки в карманы темного пиджака и тотчас же вынул их, спрятав за спину.
– Мне приходилось много бывать на войне, - начал он спокойно, поочередно обводя взглядом присутствующих.
– Я руководил концертной бригадой, которая обслуживала наших доблестных воинов. Мы выступали в разных местах: в госпиталях и на передовой. Одним словом, мы были теми, кого образно называли "доноры духа".
– Как, как?
– не понял Емельян, устремив на Маринина взгляд.
– В первый раз слышу такое выражение, - заметил Посадов и проворчал, заерзав на стуле: - Не многовато ли?
Поднялся Глебов:
– Если говорить по существу, то "донором духа" советского народа и армии в годы войны была наша партия, Именно она зажгла в людях священный огонь патриотизма. Я так понимаю?
– Опершись руками о стол, он добавил: - Еще вопросы к товарищу Маринину?
Подняв острый подбородок, скороговоркой заговорил Константин Лугов хрипловатым голосом:
– Что так поздно надумал вступать?
Вопрос, конечно, не очень существенный, поморщился Емельян, но промолчал: в конце концов, каждый вправе спросить, что его интересует. Очевидно, Маринин предвидел этот вопрос, потому что ответил сразу, без запинки:
– Раньше я не мог. Я видел в годы культа произвол. Коммунисты молчали. Рядовые члены партии были бессильны что-либо сделать. Я не хотел брать на себя моральной ответственности за преступления.
Ответ вызвал гневное оживление. Первым сорвался Посадов:
– Черт знает что!
– Выходит, по-вашему, товарищ Маринин, - вслед за Алексеем Васильевичем проговорил директор завода, - все мы, вот здесь сидящие, несем моральную, как вы сказали, ответственность за незаконные репрессии в период культа? Так?
Маринин стушевался. Мысленно укоряя себя за необдуманный шаг, он выпалил первое, что пришло на язык, лишь бы разрядить непредвиденно сгустившуюся атмосферу.
– Вы меня не поняли. Я не то хотел сказать.
– Заговорился, Александр Александрович, зарапортовался, - с деланным добродушием пожурил его Гризул в надежде как-то замять неприятный разговор. Но это было не так просто. Ответ Маринина всем показался ясным и определенным. Не успел Гризул закончить фразу, как задал вопрос Константин Лугов: