Вобла в экстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники
Шрифт:
– Стрелку?! – поразился Бэтман и присвистнул: – Вона как! Я в умате!.. То-то Бригадир смурной весь… и не базарит совсем. Весь как каменный…
– Боится, небось, – предположил Горби, – кому же жить не охота?
– Кто боится? Бригадир?! – до глубины всей своей порочной души возмутился верный почитатель любимого мною бандита. – Да он знаешь сколько стрелок разрулил и похерил?..
– Остынь, Бэт! Возьми-ка, лучше жгут… Я уже вжарился.
Наступившая вслед за этими словами тишина подсказала мне, что оба мои охранника уже в пути за «галюнами», и, дабы не слушать,
Но о каком сне можно было говорить, если я ощущала себя в сырой зловонной клоаке с маленьким окошком на волю, на которой всё было так страшно?!
В голове кружились обрывки сегодняшнего бесконечно длинного дня, рикошетили выстрелы, мелька ли лица Ва ньков, Азиата и чёрные маски. И всякий раз, как я вглядывалась в эти маски, стараясь разглядеть родные черты любимого, я впадала в ступор и стыла. Потом через озноб и страхи пробивался голос Сергея, но его перекрывали взвизгивание Лидии и смертный мат Кота…
Господи! Да уж не переоцениваешь ли ты мои силы? Что же ты валишь и валишь испытания на мои хрупкие плечи? Разве мала моя ноша? Да ещё и назавтра мне обещан трудный день… Какой-то Берлиоз… А может быть, у них есть и Азазелло? Что за шабаш меня ожидает? Я не всё поняла из стёба наркоманов, но то, что «кролик» это подопытное животное, догадаться было несложно. И что на мне будут испытывать? Неужто наркотики? Тогда зачем они придуриваются и обходятся со мной, как с человеком?
Нет! Хватит об этом! Надо решительно гнать из головы всех бандитов, в том числе образ падшего любимого! Буду думать о хорошем! Были же сегодня и светлые минуты? Например, Люля и её рыжий котёнок… И Миша… Ведь это он устроил погоню за буммером! Больше некому. Мишенька… Он спасал меня, не то что этот… Каменное лицо Сергея попыталось вытеснить утреннюю улыбку Михаила, но я не позволила: прочь! Ты моё горе. Ты предал нашу любовь. А вот Миша… Мишутка…
Запах ромашкового крема Михаила окутал меня и я забылась…
Утро было тихим и тревожным. Подозрительно тихим и томительно тревожным. Я взглянула в зарешеченное окно и поняла, что ещё очень рано и что пробуждающийся майский день будет дождливым. Что он принесёт мне, этот день? А вдруг это последний день моей жизни? Как странно… Я не чувствую страха… Я готова ко всему. И если придётся мне погибнуть… то я должна принять свой жребий чистой, а не кулёмой задрипанной!
Я возбуждённо вскочила и поспешила к удобствам, скрытым за полиэтиленовой занавеской.
Вода была холодной и отрезвляющей. Мыться у умывальника было неловко, но мне удалось освежиться. Жалко чистого белья у меня нет… Тогда надо почиститься… Я старательно вытрясла одежду и чуть не потеряла шифровку. Тупо посмотрев на загадочные цифры и буквы, я старательно свернула записку и спрятала в карман.
Почему я до сих пор не избавилась от этой улики? Свидетельства того, что я не только унесла чужую сумку, но и соизволила ознакомиться с её содержимым? Значит, это зачем-то нужно? Ладно. Пусть себе лежит…
…Дождь омывал небольшие окна старого дома и оттого пейзаж за его окном расплывался как мираж. Или он расплывался из-за пелены слёз на моих глазах?..
Мы лежали тесно прижавшись друг к другу и смотрели в окно, где багрянел и золотился старый заброшенный сад. Руки Сергея были горячими и сильными – так крепко он прижимал к себе моё уставшее от самозабвенных ласк тело.
– Когда я вернусь, этот дом уже будет чужим… – рассеянно обронил Сергей. – Но мы всё равно придём сюда. На экскурсию…
– Да, – сказала я и спрятала лицо у него в подмышке.
– Мы придём с тобой и скажем ему: «Спасибо тебе, друг, за приют двум любящим сердцам… Видишь, мы вместе. Мы не предали свою любовь!»
– Да, Серёженька, – пролепетала я, вдыхая острый и дурманящий запах своего первого и единственного мужчины.
– А потом я куплю тебе белое платье с пышной-пышной юбкой, с такой же пышной, как та, в которой увидел тебя впервые. Я обласкаю на нём каждую складочку, чтобы тебе в нём было уютней, и поцелую оба бугорка на груди… И понесу тебя на руках к венцу… При всём честном народе, чтобы все видели, как сильно я тебя люблю!
– Да, любимый, – прошептала я и всё-таки заплакала.
Сергей извлёк меня из моего укрытия и, уложив на себя, стал целовать моё лицо:
– Не плачь, Никуша… Время пролетит быстро… Я вернусь и буду любить тебя ещё крепче и сильнее… Потому что армия сделает из меня настоящего мужчину.
– Ты уже настоящий! – возмутилась я и ещё пуще залилась слезами: – Ты такой настоящий и такой красивый, что там на тебя набросятся все офицерские жёны и дочки! И ты меня забудешь… Серёженька!.. Я без тебя не смогу…
– Никогда! – рассердился Сергей. – Я никогда не забуду тебя! Ты у меня единственная! Моя единственная женщина! Любимая… Одна и на всю жизнь…
Выдохнув свой гнев, он принялся жарко ласкать меня – так жарко, что мои слёзы высохли за одну секунду. И мы снова любили друга. Любили неистово и пылко, позабыв обо всём и не ведая, что судьба безжалостно разлучит нас на семь с лишним лет…
А осень за окном уже оплакивала нашу любовь…
В дверь осторожно постучали. Так осторожно и вкрадчиво, словно это был номер пятизвёздочной гостиницы, а не камера заключения. Я стряхнула с себя неуместную в моём положении меланхолию и крикнула:
– Я заперта!
Но неведомого гостя это не обескуражило. Лязгнув ключом в замочной скважине, он отпер дверь и вошёл. Это бы Док. В руках его топорщился большой пакет, а лицо было добродушным и немного виноватым.
– Как вы? – спросил он и улыбнулся.
Я слегка пожала плечами:
– Как? Соответственно обстановке…
Док понятливо кивнул и протянул мне пакет:
– Вот. Я принёс вам одежду и обувь. Это моей дочери. Она из всего этого уже выросла. Думаю, вам будет впору. Вы такая изящная…