Вобла в экстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники
Шрифт:
Меня охватил нестерпимый жар, я вдохнула поглубже и стала медленно подниматься, не спуская глаз со старика, а тот подался вперёд и тонкие губы его шевельнулись:
– Вероничка…
Боже! Это немыслимо!.. Мой стул с грохотом опрокидывается на пол и я воплю, как на пожаре:
– Па-па-а!!!
И в один прыжок я оказываюсь рядом с группой, с непонятно откуда взявшейся во мне силой гладиатора откидываю к стене Адвоката и падаю на грудь старика…
Это действительно был мой отец. Человек, который подарил мне жизнь. И который её разрушил. Мой папа. Папочка… Восемнадцать
Несколько секунд мы читали всё это в глазах друг друга, невесомо касаясь пальцами щёк, волос и рук, – и молчали. Тишина стояла такая тяжёлая, что сдавливало грудь. И наконец, отец выдохнул:
– Доченька!.. Принцесса моя… Я натворил столько ошибок!.. Прости…
Этого сделать я не могла, но ко мне вернулся дар речи:
– Папа… Папочка… Почему ты такой старый? Что они с тобой сотворили? – я поглубже заглянула в его глаза и ужаснулась: – Ты делаешь им наркотики? Ты наркоман?!
– Нет, я не наркоман, – поспешно отказался отец, – им нужны мои мозги… Ясные и способные работать. И потому я под постоянным контролем. День и ночь…
Мы говорили тихо, но эхо доносило до врагов каждое слово… Слова звенели и падали… Нет, это в ушах дробилось и бухало эхо… Как в бане…
Я вцепилась в плечи отца и задохнулась:
– Ненавижу их!!! Всех до единого… Папа, ты только не сдавайся! Я тебя спасу, я обязательно что-нибудь придумаю…
Он благодарно поцеловал меня в лоб и встревожился:
– Какая ты горячая, Никуша! У тебя жар?!
– Да, папа, у меня жар. Жар и чад. И ад. С самого воскресенья.
Отец осторожно прижал меня к груди:
– Бедная моя девочка! Тебе нужна моя поддержка, а я ничего не могу… – он прервался на полуслове и горячо прошептал: – А Таня?! Таня тоже в беде?!
Я опустила руки и отстранилась:
– Мама умерла. За два дня до своего сорокалетия. Она не прожила без тебя и года. Не смогла. Она слишком любила тебя, папа… – отец застонал и судорожно ухватился за мою руку, но я вдруг вспомнила все свои обиды и завелась: – А ты?! Ты счастлив был в своём Харькове, пока мы с мамой горе мыкали? И где же сейчас твоя молоденькая шлюшка, папочка? Почему не с тобой?
– Мы расстались через год. Я вернулся, искал вас… – жутко волнуясь, стал оправдываться отец, – но вы как сквозь землю провалились…
– Мы переехали в Москву… Срочно. Потому что мама не могла жить в городе, где была счастлива и где ты предал её… – я подняла глаза на отца: какой он жалкий! Весь из себя виноватый… Плечи опущены… И плачет… Да что же он такой безвольный?! И во мне стал закипать гнев: – Что же ты теперь-то плачешь?! Я не плачу, а ты… Где ты был, когда мама умирала?! Она так мучилась!.. Где ты был, когда я мыла вонючие подъезды, когда корчилась за швейной машинкой?! А мне ведь нельзя было… А потом сдавала квартиру, а сама скиталась по чужим углам… Где ты был, когда был мне так нужен?! Поздно плакать, папочка! Ты уже сделал всё, что мог! Ты погубил маму, ты сломал и мою жизнь! Ты убил нашу любовь…
Гнев мой схлынул, но, по-видимому ещё больше поднялась температура и я, как в бреду, подошла к столу:
– Это и есть ваш сюрприз, Самбэк? Ну что вам сказать… Сюрприз
Самбэк молчал и я обратилась к Марксу. И обиделась:
– А вы не верили, что это Божий промысел… Конечно, это Бог устроил так, чтобы я встретилась с отцом и всё ему сказала! Видите? Вот этот старик – мой папочка! Мужчина, моя единственная опора… – никто не вступал со мной в диалог и я запылала ещё жарче: – Это враньё, что женщина сотворена из ребра мужчины! Полное враньё! Всё как раз наоборот! Это мужики пошли от женщины. Раньше люди умнее были и миром правили женщины. И всё было хорошо. А потом мы расслабились и отдали вам власть… И во что вы превратили мир? В помойку! В полное дерьмо!
– Хватит!!! – очнулся, наконец, Самбэк. – Шоу закончено! Адвокат, уведи химика!
Я ахнула и бросилась к отцу:
– Нет! Стойте! Я ещё не всё сказала!
Адвокат схватил обмякшего отца за плечо и резко повернул к двери. Я запрыгнула на него сзади, но Док успел обхватить меня за талию. Отец обернулся и крикнул:
– Прости меня, Вероника! Прости за всё!
Они скрылись, а я поволокла Дока к дверям и принялась молотить их кулаками:
– Папа! Папочка!!! Я простила тебя!! Давно простила! Я люблю тебя, папа! Люблю, чтобы ты не натворил!
Мой ор стоял в ушах, а в висках звенели тысячи молоточков. Я попыталась освободиться от тисков Дока и встать на ноги, но те вдруг стали как ватные и я чуть не упала. Бригадир подхватил меня на руки и с досадой выплеснул:
– Самбэк! Она вся горит и дрожит! Её надо отвезти в покой и тепло, иначе она совсем свалится!
– Бери с собой Дока и отвезите её к Манане, – распорядился Самбэк.
– А может, лучше к Федотовне? – почему-то воспротивился Сергей.
– Я сказал к Манане, значит, к Манане! – рассердился Самбэк. – Она фельдшер и у неё рука лёгкая. А мне эта безбашенная мадам нужна здоровой. К тому же, от Федотовны эта сумасшедшая может сбежать. Мне не нужны лишние проблемы, хватит и тех, что она уже доставила. Сдадите её Манане и возвращайтесь. Мы будем на фабрике.
Перед тем, как двигаться к цели, доктор сделал мне сложную внутривенную инъекцию и я немного успокоилась. Потом он уселся рядом с водителем и мы поехали в неведомое мне жилище. Я лежала на заднем сиденье, положив голову на колени Бригадира, и изредка вздрагивала, гоня от себя все до единой мысли. Думать о чём-либо, кроме как об отце, я не могла, а думать о нём было невыносимо.
Мне как воздух нужна была передышка и все это понимали – потому в машине было тихо, как на кладбище, и даже уже знакомый мне водитель помалкивал. Сергей мягко и осторожно поглаживал мои плечи и волосы, а когда он нечаянно касался моей щеки, я ощущала дрожь его пальцев – и даже в том полубредовом состоянии, в каком находилась, понимала, что он очень взволнован. Я положила свою ладонь ему на колено и он откликнулся благодарным касанием моей руки, затем принялся перебирать мои волосы и эта ласка умиротворила меня настолько, что я задремала.