Воины
Шрифт:
— Птицы двадцати одного вида! — сказал сир Кайл.
— Ага, — поддакнул сир Мейнард, — и птичье дерьмо двадцати одного вида.
— У, вас в душе нет ни капли поэзии!
— Вам нагадили на плечо.
— Вот это правильный свадебный пирог, — вздохнул сир Кайл, отряхивая рубаху. — Ведь пирог — это символ брака, а в настоящем браке всего хватает: и радостей, и горестей, и наслаждения, и любви, и похоти, и верности. Так что и птицы внутри должны быть разные. Никто ведь не знает, что принесет ему новая жена!
— Свою дырку между ног, — сказал Пламм. — Иначе какой смысл жениться?
Дунк
— Мне, пожалуй, надо выйти, подышать воздухом, — по правде говоря, ему надо было помочиться, но в приличном обществе вроде этого вежливей было сказать, что идешь подышать. — Прошу прощения...
— Возвращайтесь скорей, сир! — сказал Скрипач. — Сейчас явятся жонглеры, и вы же не захотите пропустить того момента, когда молодые удалятся спать?
На улице ночной ветер лизнул Дунка в лицо, словно язык огромного зверя. Утоптанная земля во дворе колыхалась под ногами... а может быть, это его шатало.
В центре внешнего двора было устроено ристалище. Под галереей возвели трехступенчатые места для зрителей, чтобы устеленные подушками сиденья, на которых расположатся лорд Баттервелл и его высокородные гости, находились в тени. По обе стороны от арены стояли шатры, где рыцари могли облачиться в доспехи, а рядом с ними — стойки с рядами турнирных копий. Когда ветер на миг вздымал знамена, до Дунка доносился запах известки, которой был выбелен барьер. Дунк отправился искать проход во внутренний двор. Надо найти Эгга и отправить мальчишку к распорядителю турнира, чтобы тот занес его в списки. Это входило в обязанности оруженосца.
Однако этот замок был ему незнаком, и Дунк ухитрился заблудиться. Он очутился подле псарни, собаки почуяли его и принялись гавкать и завывать. «Они хотят вырвать мне глотку... — подумал он. — А может, просто чуют каплуна у меня в кармане...» Он отправился туда, откуда пришел, минуя септу. Мимо пробежала запыхавшаяся от хохота женщина. За ней гнался лысый рыцарь. Он все время падал, и наконец женщине пришлось вернуться и поднять его на ноги. «Надо бы зайти в септу и попросить Семерых, чтобы этот рыцарь достался мне в противники в первом поединке! — подумал Дунк. — Но нет, это было бы неблагочестиво. На самом деле мне нужна не септа, а нужник». Поблизости, внизу белой каменной лестницы, виднелись удобные кусты. Он пробрался туда и расшнуровал штаны. Его мочевой пузырь едва не лопался. Он все лил и лил, и никак не мог остановиться.
Где-то наверху отворилась дверь. Дунк услышал шаги по ступеням, шорох подошв по камням...
— Да, выбор у нас небогатый! Без Биттерстила...
В задницу эту Острую Сталь! На бастардов полагаться нельзя, даже на этого. Довольно будет нескольких побед — и он мигом явится из-за моря!
«Лорд Пик!» Дунк затаил дыхание и даже мочиться перестал.
Говорить о победах куда проще, чем одерживать их!
У этого собеседника голос был более низкий, чем у Пика — раскатистый бас, в котором звучали злобные нотки.
— Старый Молочник рассчитывал, что мальчишка привезет его, и все остальные тоже будут надеяться на это. Красивыми словами и личным обаянием тут ничего не изменишь.
— Дракон изменил бы все. Принц настаивает, что яйцо рано или поздно проклюнется. Он видел это во сне, так же как некогда увидел
— Дракон — это одно дело, а сны — другое. Кровавый Ворон снами не ограничивается, можете быть уверены! Нам нужен воин, а не сновидец. Этот мальчишка и впрямь достоин своего отца?
— Вы, главное, выполните то, что обещали, а уж об этом я сам позабочусь. Как только мы получим золото Баттервелла и мечи дома Фреев, к нам присоединится Харренхол, а за ним и Бракены. Ото знает, что ему не выстоять против...
Голоса затихали: говорящие уходили все дальше. Из Дунка снова полилась моча. Он отряхнул свой член и снова зашнуровался.
— «Достоин своего отца»... — пробормотал он. — О ком это они? О сыне Молнии?
К тому времени как он выбрался из-под лестницы, двое лордов были уже на другом конце двора. Он хотел было окликнуть их, чтобы увидеть их лица, но передумал. Он тут один, без оружия, и к тому же полупьян. А может, и совсем пьян... Он немного постоял в задумчивости, морща лоб, потом зашагал обратно в чертог.
Внутри уже подали последнее блюдо, и начались забавы. Одна из дочерей лорда Фрея сыграла на высокой арфе «Два сердца бьются в лад» — очень фальшиво сыграла. Несколько жонглеров некоторое время перебрасывались горящими факелами, акробаты ходили колесом и делали сальто в воздухе. Племянник лорда Фрея затянул песню про медведя и прекрасную деву, сир Кирби Пимм принялся отбивать такт по столу деревянной ложкой. К ним присоединились другие, и вот, наконец, весь чертог принялся реветь: «Медведь! Медведь! Медведь большой и бурый! Медведь! Медведь! С лохматой толстой шкурой!» Лорд Касвелл уронил голову на стол, в лужу пролитого вина, и заснул, а леди Вирвел разрыдалась, причем никто не мог понять причины ее огорчения.
Все это время вино лилось рекой. Изысканные красные борские вина сменились местными винами попроще — по крайней мере, так сказал Скрипач, по правде говоря, Дунк-то разницы не видел. Кроме того, подали настойку на травах — надо же было попробовать и ее тоже! «Может статься, пройдет целый год, чем мне снова доведется выпить!» Прочие межевые рыцари, славные парни, принялись толковать о женщинах, которых они знавали. Дунк невольно спросил себя, где теперь Тансель. Где теперь леди Роханна, он знал: она спит в замке Холодный Ров, рядом со старым сиром Юстасом, который храпит себе в усы, — и потому старался не думать о ней. «А они вспоминают ли обо мне?» — спросил он себя.
Но тут его меланхоличные размышления были грубо прерваны: из брюха деревянной свиньи на колесиках вырвалась толпа размалеванных карликов, которые принялись гоняться вокруг столов за шутом лорда Баттервелла, колотя его надутыми свиными пузырями, которые при каждом ударе издавали непристойные звуки. Дунк много лет не видел ничего смешнее и ржал вместе со всеми. Сын лорда Фрея был гак захвачен их выходками, что присоединился к карликам и принялся лупить гостей пузырем, отобранным у одного из них. У мальчишки был такой отвратительный смех, какого Дунк отродясь не слыхивал: пронзительный, икающий, так и хотелось его отшлепать или швырнуть в колодец. «Если он стукнет меня этим пузырем, возможно, я так и сделаю!»