Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Шрифт:
“Сколько же я обречен скитаться? – думал Мессинг. – Где обрету дом, любовь и семью? Или это не случится никогда? Неужели я буду вечно носиться по странам и континентам, как Летучий Голландец по морям?”
Варшава, 1938 год
Заголовки польских газет сообщали о возвращении Вольфа Мессинга: “Великий Вольф Мессинг прибыл на родину”, “Польша рада возвращению знаменитого телепата и предсказателя на родину”, “Варшава приветствует Вольфа Мессинга!”. Билеты на концерты в Варшаве разлетелись мгновенно – варшавяне
В большом концертном зале, заполненном до отказа – заняты были даже места на галерке и на дальних балконах, – шло очередное представление. Расползся в стороны тяжелый бархатный занавес, и на сцене появились Мессинг и Цельмейстер, оба в черных фраках.
– Прошу прощения, господа... – громко, на польском языке обратился к публике Цельмейстер. – Но... здравствуйте! Как я рад вас видеть!
Зал откликнулся дружными аплодисментами.
– Позвольте вам представить всемирно известного телепата и предсказателя Вольфа Мессинга! – Цельмейстер сделал жест в сторону Мессинга, тот склонился в глубоком поклоне, и публика взоравалась шквалом аплодисментов, почти все встали. На сцену полетели букеты цветов.
– Благодарю вас! Позвольте начать наше выступление! – закричал Цельмейстер, но зал не слушал, отчаянно хлопал, и аплодисменты перешли в овацию.
Мессинг смотрел в ликующий зал, видел улыбки, глаза мужчин и женщин, и на глазах у него выступили слезы. Он проглотил ком в горле и прошептал:
– Что же вы так хлопаете, люди? Я же еще ничего не сделал для вас... Спасибо, дорогие мои, спасибо...
Гора-Кальвария, 1938 год
Автомобиль въехал в местечковый городок Гора-Кальвария, покатил по улочке, разбрызгивая грязь в лужах. Мессинг прильнул к окошку и смотрел напокосившиеся дома и полузавалившиеся штакетники, на свиней, блаженствоваших в лужах, на мальчишек, бежавших рядом с машиной и строивших ему рожи.
Вот и шинок проехали. У входа двое пьяных мужиков в жилетках, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону. Через секунду оба завалились в большую грязную лужу, в которой ходили три больших гуся. Волна грязных брызг обрушилась на гусей, и они с гоготом кинулись в разные стороны.
– Боже мой... столько лет прошло, и ничего не изменилось... – прошептал Мессинг.
– Забытое Богом место... – пробормотал Цельмейстер и зябко передернул плечами. – Неужели тут можно прожить всю жизнь?
За штакетниками мелькали фигуры женщин и мужчин, занятых своими делами. Все они, услышав рокот мотора, останавливались и, открыв рот, смотрели на проезжающий мимо автомобиль.
Наконец Вольф увидел родной дом, покосившийся забор и яблоневый сад...
– Тормози... – тихо сказал он, но водитель не услышал, продолжал крутить баранку, объезжая большие лужи.
– Тормози, тебе сказали! – громко приказал Цельмейстер.
Водитель послушно остановил машину. Мессинг выбрался из нее, открыл криво висящую калитку и пошел по раскисшей от дождя дорожке. Мокрые яблони далеко протянули ветви; усыпанные тяжелыми яблоками, они клонились к земле под тяжестью плодов и мешали идти
Цельмейстер, который шел за Мессингом, остановился, когда его окатило этим дождичком, утер ладонями лицо и сорвал висевшее прямо перед носом яблоко. С хрустом надкусил его и стал жевать, глядя на мокрые яблони, на сумрачный небосвод с выплывающей из-за крыш домов зеленоватой круглой луной.
– Шагалом пахнет... – пробормотал Цельмейстер и вздрогнул, услышав за домом сдавленные крики, плач, громкие возгласы и снова плач...
____
И вот они сидят за длинным столом – Вольф, мама и выросшие в молодых, красивых людей брат Семен и сестры Соня и Бетя. У брата уже есть жена, черноволосая, миловидная. Она держит на руках сонного грудного младенца. Еще парочка детишек возится в углу комнаты. Нет за столом только отца Григория Моисеевича..
– Ах, родные мои... ах, родные мои...– горестно покачал головой Мессинг, и в глазах у него стали закипать слезы. – Сколько раз вы приходили ко мне во сне... сколько раз я с вами разоваривал... – он поднял граненый стаканчик с самогонкой. – Семен. Соня. Бетенька. Как твою жену зовут, Семен?
– Роза... – улыбнулся Семен.
– Роза... – повторил Вольф.
– Только меня больше по имени никто не называет... – сказала Сара и уголком платка утерла слезящиеся глаза. – Некому...
– Сара... – взглянул на нее Мессинг. – Твое здоровье, наша прекрасная, добрая и верная Сара...
Она сидела рядом с Вольфом. Он обнял мать, поцеловал в поседевшие, но все еще густые и пышные волосы:
– Прости меня, мама... Я вернулся, мы теперь будем вместе... Вы переберетесь в Варшаву, и мы будем вместе...
– И ты опять уедешь куда-нибудь в Америку или Индию... а мы будем получать только денежные переводы, – вздохнула Сара и вновь концом платка промокнула глаза.
– Волик, ты знаешь, что мама почти ничего не тратила из твоих денег? – вдруг с улыбкой сказал Семен.
– Перестань, Сема, как тебе не стыдно? – перебила мать.
– Интересное дело! – насупился Семен. – Почему нельзя сказать?
– А я говорю тебе, перестань...
– Когда жив был отец, мы еще тратили, но после смерти отца мама стала складывать все деньги и не потратила ни одного злотого, – проговорил Семен.
Мессинг растерянно помолчал, поглядел на мать:
– Это правда? Зачем, мама?
– Она говорила, что чувствует – ты скоро приедешь совсем нищим и тебе самому понадобятся эти деньги.
– Вот чей талант ты унаследовал, Вольф,.. – тихо сказал Цельмейстер.
– Как ты могла так поступить, мама? – вновь спросил Мессинг.
– Но ведь это правда, сынок, ты приехал без злотого в кармане, – тихо сказала Сара.
– Да откуда ты знаешь?
– Я чувствую, сынуля... – вздохнула Сара.
– Семен, заберешь все деньги и будешь тратить на семью, – решительно велел Мессинг.
Семен благодарно улыбнулся и победно посмотрел на жену с младенцем на руках.
– Простите, евреи, мне долго ждать? Мы когда-нибудь выпьем за здоровье мамы Сары? – вежливо осведомился Цельмейстер.