Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Шрифт:
– Ох, ох, какие мы нравственные и неприступные... – покачал головой Цельмейстер.
Дверь в залу распахнулась шире, и на трехколесном велосипеде вкатился мальчик лет одиннадцати с непропорционально большой головой, сильно выступающим лбом и близко посаженными к переносице глазками. Неразборчиво напевая какую-то песенку, мальчишка прокатился по залу, не обращая внимания на двух взрослых людей, и выкатился в дверь, продолжая бормотать.
– А это кто? – встрепенувшись, спросил Мессинг.
– Мальчик, – усмехнулся Цельмейстер. – Видимо, сын кого-то из прислуги.
В это время
– Извини, любезный, кто этот мальчик на велосипеде? – спросил Цельмейстер.
– А-а... это сын дворецкого, – улыбнулся слуга. – Катается по всему дому... Вы знаете, дворецкий очень переживает за него... Он таким родился...
– Слабоумным? – спросил Мессинг.
– Ну да. Вы догадались? Хороший мальчик, послушный, но... вот беда... учиться не может, ничего не запоминает...
Слуга ушел. Мессинг выпил глоток вина, сказал:
– Вот что, Питер, пусть этого мальчика приведут ко мне. Я его тоже попробую срисовать...
– Ты посмотрел его? Успел?
– Посмотрел, но увидеть ничего не смог. Он странно закрыт для меня ... – ответил Мессинг. – Видимо, потому что слабоумен.
...И вот в том же деревянном кресле уже сидел одиннадцатилетний мальчик и туповато глядел на Мессинга, который водил кистью по холсту и задавал вопросы.
– Так тебя Марек зовут? – спросил Мессинг, глядя то на мальчика, то на холст.
– Марек...
– А что ты делаешь, Марек, когда на велосипеде не катаешься?
– Играю...
– Во что играешь? С кем играешь?
– Я один люблю играть. У меня паровозики есть, оловянные солдатики есть...
– И ты в них играешь? В солдатики?
– Да, играю...
Мессинг некоторое время еще размазывал краски по холсту, потом отложил палитру, кисть, достал из кармашка жилетки большие золотые часы-луковицу на толстой золотой цепочке, щелкнул крышкой, посмотрел на циферблат, затем отложил часы на столик рядом с мольбертом:
– Ты посиди немного, мне нужно отлучиться на две минуты. Я сейчас вернусь. – И Мессинг вышел из залы.
Закрыв за собой дверь, он присел на корточки и прильнул к замочной скважине. Отсюда ему было хорошо видно, как Марек сидел в кресле, вертя головой по сторонам. Наконец мальчику надоело сидеть, он встал и подошел к мольберту, посмотрел на то, что нарисовано на холсте, потом увидел золотые часы, осторожно взял за цепочку, поднял и стал рассматривать сверкающую на солнце вещицу. Потом огляделся по сторонам и вдруг направился к столику, возле которого стоял стул. Марек с трудом поднял его и потащил через залу к чучелу медведя. Поставив перед ним стул, Марек ловко взобрался на него и, протянув руку, опустил в оскаленную пасть часы. Потом он спустился на пол и отнес стул на прежнее место. Затем, забыв о том, что ему надо сидеть в кресле, подошел к велосипеду, уселся на него и быстро поехал к двери.
Мессинг распахнул дверь, Марек выехал в коридор, даже не посмотрев в его сторону, и покатил по коридору к большому холлу, скрипя педалями.
Мессинг вернулся в залу, следуя примеру Марека взял стул, подтащил его к чучелу и, встав на него, запустил руку в открытую пасть медведя.
В это время в залу вошел
– Во что ты, интересно, играешь?
– Иди сюда. Держи. – И Мессинг вынул из пасти свои часы с цепочкой, но вместе с часами в горсти он держал еще два больших перстня с бриллиантами и золотой портсигар.
Он высыпал все это в подставленные ладони Цельмейстера.
– Вот это да, Вольф! Сокровища Монтесумы!
– Подожди, там еще много всего... – Мессинг вновь запустил руку в пасть медведю и вытащил оттуда бриллиантовую брошь, колье с бриллиантами и изумрудами, серьги с драгоценными камнями и золотые цепочки.
– Вольф, это самый лучший фокус, который ты проделал за всю свою жизнь! Как я понимаю, это все слабоумный мальчик?
– Он. Как видишь, все очень просто...
Они уезжали ранним утром. Граф Чарторыйский провожал их. И секретарь Шармах суетился рядом, улыбался, заглядывая в глаза Мессингу и Цельмейстеру. Домочадцы и прислуга столпились у дверей в начале лестницы, не осмеливаясь спуститься и подойти к машине. У смешливой девушки Марыси были заплаканные глаза и распухшие губы.
Граф Чарторыйкий долго жал руку Мессингу и говорил с лучезарной улыбкой:
– Я бесконечно благодарен вам. Я потрясен вашими удивительными, божественными способностями, пан Мессинг. Я ваш вечный должник и буду рад видеть вас у себя в доме в любое время!
– Любезный, где же гонорар? – негромко спросил Цельмейстер секретаря Шармаха, стоя в трех шагах от Мессинга и графа. – Вы второй день водите меня за нос. Учтите, я осрамлю вас на всю Польшу...
– Пан Цельмейстер, не беспокойтесь, умоляю вас, я привезу вам чек в Варшаву. Мне только надо будет заехать в банк. Завтра утром я у вас с чеком. Побойтесь Бога, неужели вы сомневаетесь в слове графа Чарторыйского?
– Послушайте, пан Шармах, я столько видел всяких донов, графов и герцогов, что вам и в дурном сне не приснится! Вот поэтому я и сомневаюсь в словах вашего графа. Если завтра не будет чека...
– Будет! Будет! Завтра утром я у вас в гостинице с чеком в зубах! – Шармах старательно улыбнулся, схватил руку Цельмейстера и стал усердно ее трясти.
Когда ехали в машине, Цельмейстер курил, зло сопел, ворочался на сиденье, потом сказал:
– Хочешь, сделаю небольшое пророчество? Понимаю, что отбиваю у тебя хлеб, но не могу не предсказать самого ближайшего будущего...
– Попробуй... – усмехнулся Мессинг.
– Ясновельможный пан Чарторыйский, родственник самого короля Стефана Батория, не заплатит нам ни злотого! Шиш с маслом он нам заплатит! Ах, какой же я дурак! Надо было хоть аванс какой-нибудь потребовать... Ну что за люди, Вольф? Чем богаче, тем жаднее!
– Поэтому они и богатые... – вновь усмехнулся Мессинг.
– Как я понимаю, гонорар ты требовать не будешь? – спросил Цельмейстер с сарказмом. – Ну конечно! Нам деньги девать некуда! Мы спим на деньгах, живем в замках, у нас прислуги одной дюжина человек! Зачем нам какие-то паршивые сто шестьдесят тысяч злотых?! Нет, Вольф, давно хотел тебе сказать откровенно – ты не еврей, ты зачуханный польский крестьянин или русский бурлак!