Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Шрифт:
– Ваше здоровье, мама...
Все подняли граненые стаканчики и стали аккуратно чокаться.
– Я правда могу взять твои деньги? – тихо спросил Семен, глядя на брата.
– Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду? – обиделся Мессинг.
– Спасибо, брат...
– Нахал... – сказала мама Сара. – Ты думаешь, без меня сможешь их потратить?
– Я никогда ничего не делал без твоего разрешения, мама...
– Лучше выпей и не ври, – улыбнулась Сара.
И все молча выпили и принялись закусывать.
Варшава, 1938
Питер Цельмейстер проснулся утром одетый, но в своей постели. Он тихо застонал и заворочался, припоминая бурно проведенную ночь и изрядное количество выпитого. Цельмейстер, кряхтя и хватаясь за голову, сел и спустил ноги с кровати.
– Боже мой, надо же так напиться, чтобы заснуть прямо во фраке и даже с бабочкой... – Он снял бабочку и швырнул ее на пол, зевнул и с хрустом потянулся.
Потом встал и побрел в ванную. Скоро оттуда послышался шум воды.
В это время в дверь постучали и в номер заглянул молодой человек в хорошем костюме и шляпе. Он огляделся по сторонам и вошел. Услышал шум воды в ванной комнате, снял шляпу и присел на стул у входа.
Из ванной вышел Цельмейстер в махровом халате со всклокоченной мокрой головой, вопросительно уставился на молодого человека и, не здороваясь, пробурчал:
– По-моему, здесь живу я, а не вы...
– Совершенно верно, пан Цельмейстер. – Гость с улыбкой встал и протянул визитку.
– Секретарь графа Анджея Чарторыйского... Стефан Шармах, – прочитал вслух Цельмейстер и поднял глаза на молодого человека. – И чем я могу быть полезен графу Чарторыйскому, господин секретарь?
– Вельможный пан Чарторыйский приглашает господина Мессинга и вас в свое имение по чрезвычайно важному делу, пан Цельмейстер.
– По чрезвычайно важному? – переспросил Цельмейстер, глядя на молодого человека. – Что-нибудь пропало? И надо найти?
Стефан Шармах вздрогнул, отступил на шаг и, со страхом глядя на Цельмейстера, пролепетал:
– Откуда вы знаете?
– Дорогой Стефан, – усмехнулся Цельмейстер. – Я с паном Мессингом столько лет, что могу сам проводить сеансы телепатии. Так что там пропало у ясновельможного пана Чарторыйского?
– Бриллиантовая брошь. Фамильная драгоценность. Весьма и весьма ценная вещь, – торопливо проговорил секретарь Шармах.
– И сколько же стоит эта фамильная драгоценность? – поинтересовался Цельмейстер.
– Огромные деньги – восемьсот тысяч злотых, – в священном ужасе пролепетал секретарь.
– Значит, сделаем так... – подумав, заявил Цельмейстер., – Я постараюсь уговорить пана Мессинга помочь графу в розыске драгоценной броши, а граф заплатит гонорар за найденную брошь... Ну, чтобы не было обидно ни вам, ни мне – двадцать процентов от стоимости драгоценности. Договорились? – И импресарио обаятельно улыбнулся.
– Сто шестьдесят тысяч... – прошептал секретарь. – Нельзя ли поменьше? Это такие огромные деньги.
– А что, по-вашему, больше, пан секретарь? Восемьсот
– Хорошо, пан Цельмейстер, я все передам графу и уверен, никаких затруднений с гонораром не будет. Когда вы сможете приехать в имение графа?
– Когда вы сообщите мне, согласен ли граф на сумму гонорара, которую я назвал.
– Сегодня же к вечеру я привезу ответ, пан Цельмейстер, – секретарь Шармах поспешно шмыгнул к двери, улыбнулся на прощание и исчез.
Перебранка между Вольфом и импресарио разгорелась на следующий день за завтраком. Цельмейстер уплетал яичницу с помидорами, пил чай и слушал сварливые речи Мессинга.
– Я не понимаю, кто дал тебе право назначать суммы гонораров? – возмущался Мессинг.
– Раньше ты не ругался, – ответил Цельмейстер. – Раньше ты спасибо говорил.
– Двадцать процентов – это... черт знает что! Зачем ты делаешь из меня хапугу?
– Разве нам не нужны деньги? Мы прибыли в Польшу без гроша в кармане, – продолжал возражать Цельмейстер. – Граф Чарторыйский несметно богат, и для него сто шестьдесят тысяч – пустяк. А для нас, Вольф, – это возможность хоть как-то поправить свои финансовые дела. Я не желаю быть нищим! А ты, Вольф, дурак! Ты не ценишь свой талант! Ты простофиля и дурак! Простофиля и дурак! Пожалуйста, приедем в имение, и можешь публично отказаться от гонорара! И тогда я публично назову тебя дураком! – И Цельмейстер отвернулся к окну, считая разговор законченным.
– Сам дурак... – пробормотал Мессинг и тоже отвернулся к окну.
В дверь номера постучали, и заглянул секретарь Шармах:
– Панове, прошу прощения. Машина у подъезда. Я жду вас. – И секретарь исчез.
– А вот возьму и не поеду, – заявил Мессинг.
– И черт с тобой! Тогда ищи себе другого импресарио! – вскинулся Цельмейстер и стал надевать пальто, никак не попадая рукой в рукав и продолжая ругаться. – Стараешься... нервы портишь... всухомятку – желудок ни к черту... без женщин, без вина – все силы на этого звездочета трачу – и ни слова благодарности! Все, с меня хватит! Сыт по горло!
– Ладно, поехали... – вздохнул Мессинг, и Цельмейстер сразу замолчал, только буркнул:
– Давно бы так...
Машина у графа Чарторыйского была марки “Опель-капитан”, и водитель, как и предписывалось модой, весь в коже – кожаный пиджак, перчатки, кожаная кепка с большим козырьком. Впереди, рядом с шофером, устроился секретарь Шармах. Онразговаривал с сидевшими сзади Мессингом и Цельмейстером, повернувшись спиной к дороге:
– Чтобы не пугать прислугу и домочадцев, мы с графом решили представить вас художником. Будто вы приехали писать портреты с натуры, а пан Цельмейстер ваш помощник.