Вольфганг Амадей. Моцарт
Шрифт:
Едва вернувшись в Мангейм, Моцарт в который уже раз обращается к книжке стихов Метастазио и выбирает из неё вступление для арии «Non so d’onde viene» — «Я не знаю, откуда взялась во мне эта нежность, откуда в груди чуждые доселе сомненья и боренья, как просочились они в жилы мои?». Строки эти написаны по совсем другому поводу и относятся к зарождению любви из сострадания, но он перекладывает их на музыку с упоением. Когда несколько дней спустя Каннабих устраивает в честь своего молодого друга домашний концерт, целиком составленный из его произведений, Алоизия наряду с другими ариями исполняет и эту, причём именно её преподносит слушателям с таким тонким проникновением, что все в неописуемом восторге от этого волшебного цветка из звучащего сада Моцарта.
Одна Роза Каннабих не аплодирует вместе со всеми. Её прекрасное лицо Мадонны остаётся непроницаемым. И только в глазах появляется влажный блеск. Когда мать по окончании вечера спрашивает её, в чём причина столь холодного приёма, она слышит в ответ:
— Ария
— Ты права. Эта записная кокетка её не достойна.
Моцарт подробно описывает отцу всю поездку, все свои усилия, что удалось, а что нет. Сейчас в письмах звучит новый, более доверительный тон, причина чего, несомненно, в личных переживаниях. Чтобы избежать подозрений, будто за влюблённостью кроется нечто вроде намерений более серьёзных, желание вступить в брак, он в очередном письме, пользуясь случаем высказаться по поводу свадьбы одного из зальцбургских знакомых, пишет: «Это, если вдуматься, очередная женитьба на деньгах — и больше ничего. Я бы так жениться не хотел. Я хочу сделать мою жену счастливой и добиться счастья благодаря ей. Поэтому я ни на что подобное не пойду и сохраню свою золотую свободу, пока не достигну такого положения, что смогу содержать жену и детей». Но затем следует весьма странное замечание о том, что запланированная антреприза с флейтистом Вендлингом и гобоистом Раммом отменяется, потому что оба они люди в быту легкомысленные и находиться долгое время в их обществе он себе позволить не может. Вместо этого он собирается поехать в Италию вместе с семейством Веберов, которое находится в достаточно стеснённых обстоятельствах. И поэтому просит отца, чтобы тот, воспользовавшись своими надёжными связями в Италии, выяснил, где там можно найти вакансию для оперной примадонны: Алоизия Вебер — Великолепная певица! А сам он уж как-нибудь выбьет для себя заказы на оперы. При этом матушке Моцарт, вконец измученной поездками, хорошо бы вернуться в Зальцбург.
Да, в этих письмах, продиктованных нервозностью и нетерпением, сын наговорил отцу много всякой всячины о своих мудрых решениях и фантастических планах — и всё это как-то отрывочно, сумбурно выражено.
Нет ничего удивительного в том, что обескураженный Леопольд Моцарт, который как раз в это время ведёт серьёзные переговоры с Веной о должности капельмейстера оперы для своего сына, теряет выдержку и отвечает сыну письмом-приказом: «Немедленно поезжай в Париж! И без отговорок, сразу! Приблизься к великим людям — aut Caesar aut nihil [84] . Одна-единственная мысль — надо увидеть Париж! — должна была удержать тебя от нелепых задумок. Из Парижа имя человека, одарённого высоким талантом, прославится на весь мир, там именитые люди оказывают гению всяческое снисхождение, оценивают по достоинству и уважают дарование — там ты сразу поймёшь, что такое воспитание и хорошие манеры, разительно отличающиеся от грубости наших немецких кавалеров и дам; вдобавок ты усовершенствуешься во французском языке». А заключает он своё воинственное, но примирительное под конец письмо-увещевание такими словами: «Добейся в Париже славы и денег; и тогда, если у тебя будут деньги, можешь ехать в Италию и заключать там договора на оперы. Письмами к импресарио не многого добьёшься, хотя попыток добиться этого я оставлять не намерен. Там ты можешь продвигать на сцену мадемуазель Вебер: в устной беседе это сделать удобнее... Целуем вас обоих миллионы раз. Остаюсь по-прежнему ваш верный отец и супруг».
84
Или Цезарь, или ничто (Или всё, или ничего) (лат.).
Итак, властное отцовское слово сказано. Оно, как говорится, рубануло Вольфганга по сердцу, разрушив все его прекрасные иллюзии, и на несколько дней он, огорчённый переживаниями, слёг в постель. Но потом собирается с духом и, перечитав письмо отца, прочувствовав и восприняв озабоченный тон, вызванный отцовской любовью, Вольфганг проникается мыслью о важности поездки в Париж. Да, предстоит прощание с семейством Веберов, прощание, при мысли о котором ему становится страшно. Веберы подавлены. Особенно нелегко даётся предстоящая разлука Веберу-отцу, который видит в молодом композиторе благодетеля, открывшего талант дочери. Сама Алоизия и её родители не жалеют слов благодарности. Под конец они даже прослезились. Моцарт успокаивает Алоизию, хотя самому впору расплакаться. Он утешает её надеждой на встречу через несколько месяцев, а она смотрит на него жалостливо, как бы не веря. А когда он собирается уйти, Алоизия в неожиданно страстном порыве обвивает его шею руками и целует.
Моцарт потрясён неожиданным взрывом нежности. Он привык, что она всегда принимает дары, но никогда не одаряет сама. Некоторое время он стоит остолбенев, потом быстро хватает шляпу и пальто, бормочет слова прощания и торопится к двери.
— Он никогда не вернётся! — всхлипывает Алоизия, опускаясь на стул.
Тут к ней подходит Констанца и говорит ей без обиняков:
— Да не ломайся ты, Лизль. Меня не проведёшь: ты его не любишь!
Сестра бросает на неё недобрый взгляд, вот-вот она взорвётся,
— А ну закрой рот, глупая ты гусыня, не то получишь у меня!..
VI
Мать с сыном приезжают в Париж, когда весна только-только проклёвывается. Некогда столица Франции показалась Моцарту-мальчику одним из чудес света, он полюбил её страстно, как нечто бесконечно дорогое сердцу. А теперь? Через каких-то несколько недель Вольфганг испытывает к Парижу нечто вроде отвращения. Чем это объяснить?
Париж, живший в его воспоминаниях, связывался с поразительным блеском двора, с салонами, где царили духовность, красота и поклонение искусству, с зимними ассамблеями и летними праздниками — в ближних предместьях столицы, в замках и резиденциях, построенных в стиле роскошного аркадийского рококо. Правда, кое-кто и тогда ощущал первые симптомы угасания галантного стиля жизни... Празднично мерцающего Парижа, жившего под звездой захватывающего веселья и головокружительного остроумия, нет и в помине. В этот изменившийся мир и вступает Моцарт. Он ожидает, что если где и встретит понимание и поддержку, то в Версале — там задаёт тон Мария Антуанетта, на которой он хотел жениться, будучи шести лет от роду. Но там никто ради него и пальцем не пошевелил. И прежний сердечный друг, теперешний барон фон Гримм, ему не помогает. Королеве не до него, у неё совсем другие симпатии. Больше всего Марию Антуанетту радует, что боготворимый ею кавалер фон Глюк завоевал своими операми исключительную благосклонность публики и наголову разбил тем самым своего соперника Пиччини [85] . Моцарт становится свидетелем этой победы, но она его не трогает. Какое ему дело до споров поклонников Глюка и Пиччини, «глюкистов» и «пиччинистов»?
85
Пиччинни Никколо (1728—1800) — итальянский композитор, крупный представитель неаполитанской оперной школы. Автор свыше 120 опер и других музыкальных произведений различных жанров. Особую славу ему принесла опера «Добрая дочка».
В его душе звучит собственная музыка, никаким посторонним влияниям не подвластная. Поначалу он послушно следует советам отца и наносит визиты в дома знатных господ. Это угодничество ему не по нраву. И как только он начинает понимать, что ничего путного это не принесёт, от любых визитов он вежливо отказывается. «Эти люди делают мне комплименты, но и только, — пишет он отцу. — Приглашают меня на тот или иной день. Я играю для них. Мне говорят: «О, c’est un hrodige, c’est inconcevable, c’tst etonnant» — «Это чудо, это неподражаемо, это поразительно». И адье, всего хорошего!»
Единственный светлый огонёк в цепи разочарований, испытанных Моцартом в первые месяцы пребывания в Париже, — это исполнение новой симфонии, написанной им по заказу месье Легро, антрепренёра «Духовных концертов», приуроченное ко дню праздника тела Христова. Успех был полный!
Эту короткую симфонию, лёгкую и окрылённую, Моцарт писал, озабоченный болезнью матери. Та уже давно жаловалась на зубную и головную боль, на боли в горле, вызванные сыростью в квартире, которую им сдал некий господин Мейер; столовались они здесь же, и еда пришлась матушка Аннерль совсем не по вкусу. Поэтому Вольфганг снимает номер в гостинице «У четырёх близнецов», где условия куда лучше и где у матери есть собственная кухня. И хотя одиночество удручает её в Париже куда больше, чем в Мангейме, жизнелюбие матушки Аннерль берёт своё, при всех тяготах жизни она находит минуты отдохновения, особенно когда пишет письма в Зальцбург или принимает гостей-земляков: например, знакомого по Мангейму тенора Рааффа или живущего здесь музыканта Хайну с женой.
Однако в июне она снова заболевает, и на сей раз весьма серьёзно. Ей отказывают в повиновении не только руки, но и зрение и слух. В полной беспомощности Вольфганг взывает к Гримму, и тот присылает знающего врача. Диагноз: тифозная лихорадка. Целыми днями матушка Аннерль лежит в постели в состоянии беспамятства, бредит и приходит в себя лишь изредка. Вольфганг и Хайна сменяют друг друга у её изголовья. Ни природа, ни усилия врача не помогают: третьего июля наступает смерть.
Так Моцарт теряет на чужбине свою дорогую матушку, к которой испытывает глубочайшую привязанность с самого детства. Когда её на другой день хоронят на кладбище святого Евстахия, он, потрясённый, стоит перед могильным холмиком, и ему впервые в жизни открывается зияющая пропасть одиночества. Сообщить отцу и сестре горькую весть о кончине матери он не в силах. Поэтому пишет письмо верному другу семьи аббату Йозефу Буллингеру с просьбой сообщить о случившемся родным:
«Ближайший друг мой!
Разделите мою печаль, мой друг! Это был самый горестный день в моей жизни — и я пишу письмо в два часа ночи, — но я должен сказать Вам: моей матушки, моей дорогой матушки больше нет, Господь призвал её к себе. Такова была его воля — это я вижу ясно, — и я подчинился его воле. Он дал мне мать, он вправе и отнять её у меня. Представьте себе те беспокойства, те страхи и заботы, которые обрушились на меня в течение последних двух недель. Она умерла, не приходя в сознание, угасла, как свет».