Волгины
Шрифт:
Из Н. потянулись через Вороничи воинские части на запад; некоторые из них уже занимали оборону вдоль железной дороги. Вокруг станции и у большого моста, который бомбардировщики упорно обходили, точно стальные острые ростки, поднялись к небу дула зениток; всюду можно было видеть красноармейцев, роющих окопы, устанавливающих орудия. Войска готовились к обороне, и это успокаивало.
В общей суете Алексей увидел Шматкова и подошел к нему. Бригадир смущенно взглянул на начальника.
— Опоздали мы отпраздновать новостройку, товарищ начальник. Вы хотя бы доложили наркому,
— Телеграмма об окончании работ послана в Москву еще вчера вечером. Будем надеяться, Епифан, что немцев отбросят и дорогу мы все-таки откроем, — сказал Алексей.
Глаза Шматкова засияли надеждой.
— Где твоя семья, Шматков?
— Там, на мосту… в казарме, — махнул Шматков рукой, — Жинка и сынок трехлетний… Боюсь я за них, товарищ начальник.
— Мы их вывезем в Минск, — предложил Алексей.
— Товарищ начальник, неужто немец сюда дойдет?
Шматков стоял возле торопливо работающей бригады, сдвигавшей рельсы, выжидающе смотрел на начальника.
— Все равно… семью надо вывезти не теряй времени, Шматков, видишь — подают, — сказал Алексей.
На станцию Вороничи был подан первый состав, началась погрузка рабочих и их семей.
Алексей наконец мог выехать в Н., хотя в этом, как ему казалось, уже не было прямой необходимости. Грохот артиллерии раздавался совсем близко. Эскадрильи вражеских бомбардировщиков вновь потянулись на восток.
Коля с трудом вывел машину на шоссе. Прямо через лесную чащу и поляны, по наливающейся высокой ржи, бездорожно, группами и в одиночку торопливо шагали люди. Чем ближе к шоссе, тем больше их становилось. Шли крестьяне с холщовыми торбами за плечами, понукали взмыленных низкорослых лошадей, везущих телеги с нагруженным кое-как скарбом; шли, сутулясь, белобородые старики, босые, с растрепанными волосами матери несли на руках грудных младенцев, а за ними, цепляясь за юбки, семеня почернелыми босыми ножками, бежали дети… И на подводах, словно гусята в лукошках, сидели дети, и глаза у них были серьезные и печальные.
Алексей высовывался из машины и в сотый раз спрашивал себя: «Да полно, не снится ли мне все это?»
На выезде из леса трактор, тянувший сразу две повозки с крестьянским имуществом, загородил дорогу. Коля попытался объехать его, попал в лощину, уперся в подводу и вынужден был остановиться. Алексей вылез из машины. По лесу стлался дым, как будто вся земля медленно тлела. Солнце поднялось высоко и припекало все жарче.
Алексей переждал у края дороги, пока проедут подводы… Ему хотелось пить, во рту пересохло, голову ломило, будто ее зажали в горячие тиски.
— Объезжай! — нетерпеливо приказал он Коле.
Техник Воропонов так и не позвонил ему в Вороничи, и Алексей попрежнему ничего не знал о семье.
Он до сих пор не знал и о положении на фронте, о военных действиях советских войск. Он все время высовывался из кабины, надеясь встретить или обогнать чью-нибудь знакомую машину и расспросить о фронте.
Недалеко от города он все же увидел, как прямо через гречишное поле катило несколько грузовиков с красноармейцами, а за
Алексей приказал Коле подъехать к орудиям и, когда машина выскочила наперерез скакавшему на взмыленном коне командиру, махнул рукой, требуя остановиться. Но командир даже не взглянул на Алексея, поскакал дальше. Тогда Алексей вышел из машины, пошел рядом с головным орудием. На передке его сидели серые от пыли красноармейцы в касках. Это были все, как на подбор, мускулистые, краснощекие ребята в новом добротном обмундировании, ладно обтягивавшем их фигуры.
Алексею было очень приятно идти рядом с орудием и разглядывать артиллеристов. Отыскав среди них бойца постарше, ом спросил:
— Слушай, земляк, что нового слыхать, а?
Лицо бойца сразу стало угрюмым, взгляд подозрительно скользнул по измятой фигуре Алексея.
С грязной марлей на голове, в изодранных тужурке и брюках, он действительно не внушал доверия. Но в лице его, измученном, смуглом от пыли, было столько искреннего волнения, что сидевший на зарядном ящике сержант сочувственно посмотрел на Алексея, спросил:
— А вы откуда, товарищ? Никак, в бомбежку попали?
— В одну из первых, — сипло ответил Алексей, придерживаясь рукой за стальные перильца зарядного ящика, — Вы из города едете? — но тут же по глазам сержанта понял, что задал неуместный вопрос, поправился: — Может, что слыхали о положении на границе?
— Ничего не знаем, — сердито ответил сержант и снова внимательно осмотрел фигуру Алексея. — Одно известно: исподтишка напал гад…
У самой окраины города, перед мостом через узкую, но глубокую речку, сбились сотни автомашин, тележек, подвод. По низкому песчаному берегу разлилась потная, усталая толпа беженцев, смешавшихся с разрозненными группами войск. Узкий ветхий мост тоже был забит людьми, навстречу им пробивались грузовики с боеприпасами и батарея орудий.
Группа красноармейцев во главе с лейтенантом наводила порядок, стремясь оградить переправу от наседающих беженцев. Мост угрожающе скрипел, сонная, густая, как масло, коричневая вода кругами расходилась от заплесневелых свай.
Коля, несмотря на все старания, не мог пробиться со своей «эмкой» к берегу.
— И речка-то вся — перепрыгнуть можно, а вот стой и жди, — мрачно заметил он.
Алексей стал протискиваться через толпу, испытывая нарастающее раздражение и желание вмешаться в сутолоку, тормозившую переправу. Плотно сжатые губы его подергивались.
Он перелез через кузов почтового «пикапа», груженного доверху мешками и сумками. «Пикап» стоял косо, преграждая спуск к мосту, шофер безучастно высматривал из кабины. Трехтонный грузовик с канцелярскими столами и шкафами, стульями и матрацами передним скатом уже въехал на мост и, несмотря на все усилия водителя, никак не мог осадить назад, чтобы дать проход шедшим навстречу армейским грузовикам. Задние колеса трехтонки буксовали, взметывая мокрый песок, от перегретого мотора полыхало жаром.