Волкодав
Шрифт:
Что ж, этот хитрец всегда отличался умением затирать за собой следы и уничтожать то, что могло бы его выдать. И как он вообще додумался тащить меня на Куликово, зная, что там я могу всё узнать? Хотя, я тоже хорош: как же мне не стыдно было так сильно расстраивать его планы в отношении занятия ордынского престола, ведь я всегда был с ним таким послушным лапочкой?..
Устроился в Литве Шарукан-Глинск тоже довольно неплохо: обзавёлся территорией, домом, хозяйством, раба себе взял — паренька-подростка с очень-очень светлыми, почти белыми волосами. Не могу утверждать, что он мне понравился, однако в нём
Тем, что Глинск смог столь успешно и за столь короткое время прижиться в новой стране, он тоже довольно сильно поразил меня. Вот уж не знали эти проклятые литовцы, с кем на самом деле имели дело! Хм, или знали и молчали, выжидая удобного случая? Помня их отношение ко мне, и, особенно, к Феодоро, ожидать от них можно было всего, чего угодно.
1456 год, г. Солхат.
Так или иначе, с помощью Глинска или без, а сдаваться я не собирался. Мне нужно было собственное государство, и эта идея не без помощи моего второго я, просыпавшегося временами, прочно укоренилась в моём сознании.
Из очередного прибывшего в Солхат послания Сарая я понял одно: отец ни за что не отпустит от себя своего единственного наследника. Конечно, он любил мою сестру, Хаджи-Тархан, куда больше, чем меня, но, следуя старой традиции, претендовать на место правителя мог только ребёнок мужского пола, а, значит, только я. И отец собирался держаться за меня изо всех оставшихся у него сил.
Не то что бы меня сильно радовала война с собственным отцом, однако в нём и только в нём я видел в те годы причину того, что не смог стать полноценным олицетворением. Мне казалось, что, как только я получу собственную страну, я, наконец-то, смогу стать сильнее, серьёзнее, а, главное, быть наравне с другими.
Накормив свои плохие воспоминания, связанные с Сараем, ненавистью и оставив хорошие голодать, я впервые так сильно возненавидел его. По началу это было игрой, направлявшей меня в нужное русло, но уже вскоре я не смог отделить её от жизни. Тот, другой, я прочно вплёл восприятие отца как помеху для моего развития в моё сознание, и я снова не мог не послушаться приказывавшего голоса в своей голове.
— Убери его с пути, убери! Ведь он только меш-шает нам…
И свою свободу я всё-таки отвоевал. Вот только полноценным это меня почему-то так и не сделало.
3\4 XV века, г. Солхат.
А жаль, ведь теперь удары судьбы сыпались один за другим. Весть о том, что Константинополь, бывший вот уже как тысячу лет столицей уже не такой могучей, но всё ещё весомой в мире Ромейской империи, захвачен турками, стала полной неожиданностью для всех нас. В последующие несколько лет новости о покорении ими всё новых и новых частей некогда великой страны будоражили кровь всё сильнее. Напряжение росло медленно, но верно, и особенно оно было заметно по Мангупу и Каффе. Бывшие некогда врагами, теперь они должны были объединиться перед лицом общей и очень серьёзной опасности, однако, к сожалению, ослеплённые гордостью,
А туча, меж тем, всё надвигалась.
3\4 XV века, г. Каффа.
Но, как и перед грозой бывает затишье, так и перед самым страшным был небольшой период мира и спокойствия. Мы с Мангупом использовали его для того, чтобы стать друг другу ещё ближе. Благодаря этому мне и удалось уговорить Феодоро и Каффу сесть за стол переговоров.
Когда всё получилось, и мы с греком стали союзниками, он пригласил нас к нему на обед. Мы не ожидали столь резкого сближения и ждали подвоха, но всё же пошли.
И, когда я впервые почувствовал в его крепости запах кофе, а потом впервые попробовал его на вкус, я понял, что влюбился снова. Теперь уже в этот по-настоящему божественный напиток.[14]
Никогда не забуду тот день: он и сейчас часто всплывает в моей памяти, и я вижу его, будто наяву. До него ещё мы, все трое, я, Мангуп и Каффа, ни разу не вели себя так расслабленно друг с другом. Ничего не знавшему человеку или олицетворению мы даже могли бы показаться давними друзьями, но, к сожалению, между Феодоро и греком лежали десятилетия вооружённых столкновений, и помирить их удалось лишь только теперь. И то — с трудом и на фоне надвигавшейся новой опасности.
Маленький Ахтиар тоже был с нами: сновал то рядом с отцом, то со мной, иногда бросая вопросительные взгляды на светившегося улыбкой Каффу.
Наслаждаться покоем нам оставалось ещё несколько лет, и мы не теряли их зря, начав готовиться к обороне заранее.
Первым забрали Каффу. Турки решили начать с него и не прогадали: мы не только не успели как следует укрепить юго-восточное побережье полуострова, но грек и сам, и ранее отличавшийся непостоянством в характере, сдался на милость победителей.
Винить его я не стал: когда речь заходит о жизни и смерти, такие, как он, обычно выбирают первое, забывая о чести или морали. Я понимал его, ведь тогда, полвека назад, на Куликовом я поступил также.
Феодоро же рвал и метал, и с тех пор в его глазах грек навечно был заклеймлён «крысой». О том, что чуть ранее мы были с Каффой заодно, он очень и очень пожалел.
Май 1475 года, г. Мангуп.
А потом настал и наш черёд. Турки подбирались к нашей укреплённой в горах столице все ближе, и Феодоро не жалел ресурсов для создания надёжной обороны. И, когда янычары подошли к городу, их уже ждал сюрприз в виде самых неприступных природных и крепостных стен из всех, с какими им предстояло сталкиваться ранее.
Началась осада. Осознавая то, что помощи нам ждать было неоткуда, и то, что рано или поздно закончатся и камень для латания дыр в стене, и еда для запертых за ней людей Мангуп принял решение держаться до последнего. По началу я, как мог, подбадривал его, но потом, когда наши силы начали таять практически на глазах, постепенно начал подбивать его сдаться в плен.
В этот раз это было не столько проявлением слабости, сколько моим волнением за его жизнь и здоровье. Но Феодоро был непреклонен, и от этого мне становилось только хуже.