Волкодав
Шрифт:
— Не плачь, Каламита[16], не плачь. — Обратился приговорённый к сыну. — Ты будешь в надёжных руках, и никто тебя больше никогда не обидит. А наш Солхат будет иногда навещать тебя…
— Ну всё-всё, хватит, — несмотря на то, что Константинополь пытался сохранить голос ровным, в нём всё-таки промелькнула жалость к побеждённому, — у вас ещё будет время для прощаний.
А затем он посмотрел на меня.
— А ты, Солхат, согласен служить мне? Я думаю, Мангуп будет против того, чтобы ты последовал за ним завтра. Но слово за тобой.
Султан усмехнулся, давая мне
— Он согласен. — Это был голос Феодоро, всё ещё несломленный и такой же решительный, как во время управления своей столицей, затерянной в горах.
— Чт… — Я смотрел на него в упор и уже не видел столь любимого мною лица — из моих глаз тоже побежали слёзы.
— Я сказал, что он согласен. — Не менее решительно повторил Мангуп.
— Вот и славно! Хотя мне жаль, что ваше преставление закончилось. Жаль также, что я не увижу утреннего продолжения, но меня ждут дела.
Поднявшись, он резко направился к выходу, и его шаги по белому мраморному полу отдавались в наших сердцах невообразимой пустотой и печалью, заполнявшими их до краёв.
Последний наш вечер вместе я не забуду, кажется, никогда. Большую часть отведённого ему времени Феодоро провёл с сыном, и только когда мальчик наконец-то забылся беспокойным сном, он перевёл своё внимание на меня. Столько слов любви я, наверное, не слышал и не говорил с самого детства — того времени, когда обо мне ещё так любяще заботилась мама.
На следующий день его казнили.
Мангуп… Мой Мангуп… Конечно, он поступил так, как поступил бы любой честный и преданный своим идеалам человек, но этим он причинил мне нестерпимую, буквально разрывавшую меня изнутри, боль. В том, что Ахтиар чувствовал то же самое, я был уверен целиком и полностью.
Присягнув Константинополю, я уехал обратно домой, разбираться с делами, порученными мне новой властью. Мальчика пришлось оставить, ведь Мангуп просил султана воспитать его, а я, даже если бы и хотел, не смог бы вырастить его в православной вере.
Конец 1475 года, г. Солхат.
Дома, на полуострове, напоминало о Феодоро ну просто всё вокруг, и, как бы я ни хотел убежать от боли, она всюду следовала за мной по пятам. В первые месяцы я даже подумывал о самоубийстве, однако я точно не знал, сработают ли известные людские способы на олицетворениях.
А ещё меня удерживали мысли о маме.
И мои, так и не побеждённые до конца, слабость и страх собственной боли.
На могилу Феодоро, устроенную рядом с так ненавистной мне ранее Херсонес, я приходил всего лишь несколько раз. Это давалось мне с огромным трудом, но я не мог, не мог не навещать того, кто был мне дороже всех в мире.
1478 год, г. Солхат.
Я знал себя очень хорошо: если дать мне время, то я смог бы смириться с утратой, принять её и, наконец-то, отпустить Мангупа. Так
Но мне помешал Сарай. Желая воссоздать прежние границы Орды, а заодно и наказать непослушного сына, он направил на мой полуостров свои войска.
Я понятия не имею, знал ли он о том, что происходило со мной в последнее время, ведь сам я предпочёл ни с кем не делиться своим горем. Даже Каффу, пытавшегося меня жалеть, я старался видеть как можно реже.
А тут он! Да ещё и с какими-то заоблачными мечтами о восстановлении силы и мощи Улуг Улуса!
Ну неужели, неужели не было понятно по почти сошедшей на нет переписке, что я не хочу его видеть и слышать?!
Неужели мне просто нельзя побыть в одиночестве и спокойно оплакать своё горе?!
И я взорвался вновь. Ненависть к отцу в который уже раз захлестнула меня с головой. Мы воевали почти три года так, как воюют непримиримые враги, а не родные друг другу олицетворения. Я, почти полностью отдав бразды правления над моим сознанием моему злому фантому, жестоко и беспощадно кидался в самую гущу сражения, один за другим вырезая лучших его людей.
А ещё мне наконец-то пришла на помощь Литва. Просил ли за меня Глинск или литовцы и сами решили поддержать мою сторону конфликта, так и осталось для меня тайной.
Всё время войны я часто думал над тем, зачем отец вообще заварил всю эту кашу.
Неужели он не видел, что все усилия по объединению Орды бесполезны?! Она уже давно медленно разваливалась, проблемы точили её как изнутри, так и снаружи.
Но, видимо, Сарай ничего лучше спасения её силой придумать не смог. Оно и понятно: отец почти всю жизнь провёл в боях, да и своё место он получил, придя на Волгу с сильнейшей армией мира тех лет.
Теперь же Сарай был уже довольно слаб: уже даже ушкуйники, пришедшие несколько лет назад откуда-то с севера Руси, смогли легко разграбить некогда богатую столицу Орды. Да и другие события, развивавшиеся отнюдь не в его пользу, то и дело подтачивали его силы, а с ним и всего государства. И, вероятно, желание собрать страну снова и вывести её из застоя, в котором она теперь пребывала, стало последней отчаянной попыткой показать всем, что и Орда, и он сам ещё что-то могут, ещё чего-то да стоят.
У него ничего не вышло. Движимый благой целью, Сарай, в итоге не только не достиг её, но и лишь сильнее отвернул от Орды некогда бывшие в её составе земли — в том числе и меня.
1480 год, р. Угра на территории современной Калужской области.
Тем временем на севере набирала силу Русь, которую, всеми правдами и неправдами, объединял под своим началом Москва. Он часто обращался к помощи моего отца, ведь в борьбе за княжеские ярлыки последнее слово всегда оставалось за ханом Золотой Орды.