Волкодав
Шрифт:
Но наступил тот день, когда Москва имел дерзость пойти уже и против Сарая, просто перестав платить ему дань. Отец это так не оставил — он несколько раз нападал на русских, но силы сторон были слишком неравны: против Орды, дни которой уже медленно катились к концу, выступало уже новое, сильное и объединённое Московское княжество, сочетавшее в себе почти всю силу и мощь ранее разрозненных русских земель.
Не мудрено, что в итоге Сарай не смог не только совладать с этой силой, но даже вступить в какой бы то ни было бой.
Что ни говори, а Стояние на Угре было, пожалуй, самым странным
В том числе и мне, ведь я тоже был там. Не столько на стороне Москвы, сколько против Сарая. О своём милом и любимом папочке не забыли ли первый «я», ни второй, и, будто бы в напоминание об этом, мы оба, действуя как единое целое, знатно порезвились в литовском тылу, лишив родителя подмоги.
Конец XV века, г. Солхат.
Мы с Сараем всё также не переписывались. Зато мне удалось узнать, что он отправлял несколько писем тому самому Глинску, который всё ещё находился в Орде вне закона. Вот уж и правда: старый враг лучше новых друзей!
Отец просил помощи в борьбе против Москвы, возвращении меня и других территорий…
Он и сам понимал, что конец уже близко, и хватался за последнюю постоянно ускользавшую надежду вернуть былые силу и мощь.
Всё было напрасно, и кто-то чётко должен был дать понять это отцу.
1502 год, г. Сарай-Берке.
И этим кем-то стал я.
Ни одно из моих обвинений в сторону некогда любимого, пусть и строгого, отца не было забыто мной — более того, благодаря почти полностью захватившей меня моей злой половине я был готов уже на всё. Месть стала тем чувством, которое я уже не смог сдерживать внутри себя: наполнив меня до краёв, она устремилась за них, смывая всё на своём пути.
И, когда я появился у порога так и не ставшего мне родным дома, Сарай сам вышел ко мне в полном боевом облачении. Он смотрел на меня тем же потухшим взглядом, какой я видел у него ранее после смерти мамы. За поясом у него висела его любимая сабля, которую он использовал лишь в исключительных случаях. Это означало лишь одно — даже слабевший, он готов был преподать слишком непокорному и дерзкому сыну урок.
Резко выхватив свою из ножен, я направил её удар прямо в сердце моего столь горячо любимого предка. Легко отразив его, он атаковал сам. Предвидя его выпад, я быстро отскочил в сторону, но лезвие его оружия успело оставить на моём плече небольшую царапину.
— Чего ты добиваешься, так вероломно напав на меня?
Будучи оглушённым схваткой, я не сразу услышал его вопрос. А, когда он всё же пробрался в моё сознание, только лишь улыбнулся.
— Мести, конечно. А ещё ты, так уж получилось, вечно стоишь у меня на пути.
Удар, удар, ещё удар — наши сабли
— И с каких пор я для тебя всего лишь помеха?
— С тех самых, как свёл мать в могилу! — Упоминание об Итиль подействовало на Сарая отрезвляюще. Замешкавшись, он не успел отразить мой новый удар, и я почувствовал как металл, бывший продолжением моей руки, входит в тёплую и живую плоть. Через мгновение лезвие моей сабли уже покидало тело отца.
Сарай скривился и, зажав свободной от оружия рукой рану чуть ниже груди, из которой сразу же хлестнула кровь, посмотрел на меня.
— Я не знал, что всё выйдет так… — В его взгляде читалась боль, и где-то под сердцем я знал точную её причину — раскаяние. Но, отдавшись тьме полностью, я уже не верил в искренность отца. Или просто не хотел верить.
— Да что ты вообще о ней знал! — Ярость и ненависть распирали меня из глубины души так сильно, будто и впрямь собирались разорвать на части. — С самого начала тебе было глубоко плевать на её чувства и переживания. Ты можешь оправдываться сколько угодно, но сама моя жизнь уже клеймит тебя позором до конца твоих дней. И я очень надеюсь, что сегодня как раз последний из них!
Будучи раненым, Сарай уже был не в состоянии ни правильно отражать их, ни защищать своё тело дальше.
Плевать!
Он должен был ответить за всё!
— Я был куда ближе к Итиль, чем ты. — Выпад. — Она так сильно любила меня, что научила своему языку и письму!
На каждое предложение новый удар.
— А ты, что сделал ты? Только лишь несчастной её — в угоду собственным желаниям.
— Это не правда, — отец уже с трудом стоял на ногах, но сражение не прерывал, — если я и любил кого-то, то только её. Да, я по молодости поступил с ней скверно, и с того дня она будто закрылась от меня. — Сарай говорил с частыми паузами и тяжело дыша. — Но я делал всё, чтобы ни она, ни ты, ни Хаджи-Тархан ни в чём не нуждались!
— О, сестрёнка теперь точно не будет знать нужды, она ведь твоя наследница, да? — Я ухмыльнулся, замечая пока ещё негласное согласие отца.
— Мне пришлось так сделать, ведь ты ушёл в своё ханство.
— Не думаю, что ты не был рад. — Подвёл итог я. — Но лучше вернёмся к маме. Ответь мне лишь одно: зачем, зачем ты хотел навязать ей чужую для неё веру?
Силы оставляли уже и меня. Главным образом их высасывал не бой, нет. Их пожирало то же, что захватило мою душу ранее — ненависть. И, пожалуй, жажда мщения. За всё.
— Я думал, что это только сблизит нас. А ещё это было вопросом престижа.
Я не увидел сразу, но теперь, когда в схватке была взята небольшая передышка, не заметить просто не мог: его глаза, почти всегда бывшие холодными и бесчувственными, блестели.
— Так знай же, что она утопилась! Утопилась, в первую очередь, из-за тебя!
Блестели так, будто ему было и правда жаль.
Плевать на всё!
Теперь я уже не мог отступить!
Он слишком виноват! Во всём! Во всём, что изменило меня до неузнаваемости!