Вольно, генерал: Стокгольмский синдром
Шрифт:
– Снимай совсем, – приказал Молох и кивнул на кровать. – Становись на колени, а грудью ложись на кровать.
– Так точно, сэр, – отчеканил Моргенштерн, готовясь к худшему.
Он немного жалел, что попал сюда. Онегинская Татьяна, воспитанная французскими романами, должна была рано или поздно столкнуться с реальностью.
Когда колени ощутили холодный пол, Люциан уткнулся лицом в сложенные на постели руки, ощущая острое желание вскочить и убежать. Это сделало бы только хуже. Тяжёлые шаги Молоха раздались за спиной. Он провёл языком по губам, предвкушая безусловно приятный лично для него процесс, и замахнулся. Ремень хорошенько щёлкнул об упругий юношеский зад. Люциан вскрикнул и собрал
– Терпи! – самодовольно рыкнул Молох. – Солдат ты или кто?!
Моргенштерн что-то проскулил в ответ, когда получил новый звонкий удар по мягкому месту. Ремень оставлял яркие красные следы на бледной коже, которые щипало и жгло. После нескольких минут порки колени подкашивались, а кровь бежала по венам с бешеной скоростью. Парень часто дышал, глядя на командира снизу вверх. В нервическом состоянии Моргенштерн содрогался от ударов ремня. Он трепетал и часто-часто дышал, не давая крику сорваться с губ. Жмурился и кусал губы, с силой стискивал зубы, дёргался от резкой боли.
Когда Молох увидел, что Люциан возбудился в результате порки, то хмыкнул и молча поднял к себе за подбородок, словно наградив – поцелуем. Горький дёготь его губ обжигал губы Моргенштерна, заставляя разум ненадолго опьянеть.
«Я не помню, как оказался на его постели. Помню только, что меня целиком накрыло этим мускусным запахом алчного зверя. Тело моё пребывало в Преисподней, а душа – в цветущем Эдеме…»
Молох диким тарантулом бросился на свою добычу, обжигая губы, шею и грудь парня, заставляя сотни мурашек потревожить гладкую кожу. Шершавые и сильные ладони скользили от коленей до бёдер, а от них – к груди, на которой выделялись твёрдые соски. Казалось, Моргенштерн забыл, как дышать. Всё происходящее было самым реалистичным сном, который происходил за последнее время. Или это не грёзы? И одиночество больше не будет точить его?
Горячее дыхание раз за разом согревало шею, ставшую непривычно чувствительной, да что там шея… Каждый сантиметр гибкого и стройного тела отзывался на ласки командира. Тот усмехнулся, когда заметил, что юноша бреется в самых сокровенных местах.
«Даже там побрился… Как будто готовился, паршивец», – с насмешкой подумал Молох и языком провел от лобка до середины груди, ладонями раз за разом массируя горячие после порки ягодицы и бёдра партнера.
Люциан дрожал, лёжа на простыни и ощущая, как та постепенно и неприятно прилипает к потной спине. В глубине души ему было дико страшно. Ужас упорно боролся с желанием ощутить близость с тем, кто стал предметом его эротических фантазий. Молох заметил напряжение, сковывавшее парня и не дававшее просунуть даже пальца в узкое колечко мышц. Вскоре он нашептал ему всяких нежных, но пошлых мерзостей, ладонью ускоренно лаская возбужденный член. Парень кончил – мужчина собрал сперму и использовал как смазку, чтобы наконец удовлетворить и себя. Кажется, Люциан не первый неопытный партнер на его практике. И, наверное, не последний. Но разве это так уж важно?
Демон закидывает стройные лодыжки парня себе на плечи, проводя по одной из них языком, а Моргенштерн, покрасневший и до безумия желанный, с разметавшимися по постели волосами, дрожит, когда слышит, как расстегиваются пуговицы на галифе командира.
«Странно, что я тогда не сошёл с ума. Секс с ним казался мне таким неестественным, но таким горячим и волнующим. Это, наверное, единственный раз, когда я сорвал голос, а потом остаток ночи просто беспомощно скулил, как побитая собака. Помню, были слезы, и дикая усталость, и ломота в конечностях, потому что Молох не тот, кто будет кого-то жалеть, даже если умолять. Кажется, этот ублюдок способен продержаться не то что одну ночь – несколько. Подряд. И с каждой
После каждого абзаца он задумчиво косился на дверь, за которой храпел уже повзрослевший Люциан. Теперь не выбьешь взаимных чувств. Но да он и не нуждался, поскольку не любовью мир хорош.
«За незабываемую ночь я незабываемо заплатил. С постели я встать не смог, как ни пытался, и этот ублюдок лишь подлил масла в огонь, когда пытался сподвигнуть меня на подъём оскорблениями и привычным насилием. Я кусал подушку и вырывался, что приносило ещё больше дискомфорта. Кажется, ему нравится моя боль. Хотя нет, не кажется, утверждаю вполне уверенно и осознанно.
Я ушёл в душ, чтобы хоть как-то расслабиться под горячей водой. Слёзы шли, я бился головой об кафель, пока наконец не взял себя в руки. Я буду сильным.
Когда я пребывал в апатии и лежал в лазарете, где констатировали факт моего изнасилования, мне удалось вновь убедиться, что я не единственный, кого он так трахал. Что ж, это прекрасное начало моей карьеры, поэтому я искренне надеюсь, что однажды, когда я снова встречу этого ублюдка, ему придется несладко. Такие, как я, когда-то охотно ложились под него, но стоит ему ещё раз покуситься на меня, и он сломает зубы», – последняя запись умилила Молоха.
На губах его воцарилась улыбка торжествующего садиста. Он погладил блокнот по корешку, а потом убрал обратно в ящик.
Поднявшись с кресла, мужчина прошел в комнату, тихонько скрипнув дверью, и присел на кресло рядом с диваном, где спал Люциан, накрывшись простыней.
– Знаешь, это так забавно: пока ты спишь, я добываю информацию, а тебе хоть бы хны, – одними губами прошептал главнокомандующий. – Тебе всё-таки стоит научиться запирать свой стол, принцесса. Неужели я так разбаловал тебя, что ты потерял всякую бдительность?
Люциан наблюдал за ним из-под опущенных ресниц, не выдавая себя.
Армейская радость II: Больно
– Принцесса, тебя подвезти? – из машины доносится вкрадчивый басовитый голос.
Конечно же, знакомый. Никто так не тяготел к роскоши, как владелец голоса. Дочерна тонированное стекло опустилось, и Люциан увидел генерал-майора – Молоха, недавно добившегося повышения.
Люциан прекрасно помнил, чем закончилось последнее свидание, поэтому чувствовал себя некомфортно и стыдливо. Ему было неловко видеться с ним в людных местах, будто кто-то знал их тайну. Он встречал его жертв в негласном клубе любителей нытья. Надолго в нём не задержался, но понял масштаб проблемы, в которую вляпался. Моргенштерн покашлял, чтобы сделать голос увереннее.
– Никак нет, сэр.
Он старался не смотреть в сторону Молоха, чтобы вдруг не покраснеть. Нужно было держать себя на высоте и не позволять таким ублюдкам манипулировать собой.
– Не усложняй. Я знаю, тебе далеко. Телепортация же запрещена ученикам Академии, – говорил генерал и был прав, поскольку близились выходные, когда разрешалось съездить к семье. – Мне как раз по работе надо к твоему отцу. Ты же мужчина и ничего не боишься, не так ли?
Моргенштерн нахмурился и кивнул, заправив прядь волос за ухо. Конечно, он был мужчиной. Правда, очень сложно им оставаться, когда рядом такое начальство. В голове мелькали воспоминания о том, что произошло в кабинете уже генерал-майора. Люциан столько раз клялся себе, что больше этого дерьма никогда не повторится. Больше никаких попаданий на такие дешёвые удочки. Нельзя позволять пользоваться собой. Ранить гордость.