Вопреки судьбе

Попова Екатерина

— Простого «Спасибо» будет достаточно, — слабо улыбнулся он этим светлым глазам. И глубоко вздохнул, чувствуя, как расслабляется где-то в груди натянутая, глухо звеневшая тревогой пружина.

По крайней мере, там оба его гостя будут в безопасности. А у него будет время спокойно подумать, что делать дальше, не боясь за судьбу случайных прохожих…

Сбивчивые и даже чрезмерно, на взгляд пастора, импульсивные благодарности ангела он слушал краем уха. Сейчас его больше волновал вопрос, как донести наполовину опустошённое ведро, коробку с остатками свечей и приличного веса секатор одновременно,

чтобы не привлекать излишнего внимания своими прогулками туда-сюда. Ах да, ещё корзина. Поскольку ангел по-прежнему баюкал на руках уснувшего змея, и было сомнительно, чтобы у него нашлась лишняя конечность для этого безвкусного чуда галантерейной промышленности.

Новая мысль заставила его замереть на середине движения и задумчиво повернуться к Азирафаэлю.

— Я так понимаю, — обречённо спросил он, окидывая взглядом успевшего подняться на ноги гостя, — что отправить своего друга в корзину ты не захочешь?

Ангел неуверенно покосился на корзину. На тяжёлое неподвижное тело в своих руках. Снова на корзину.

— Ох… — сокрушённо пробормотал он, и Уильям буквально прочитал на лице ангела охватившие его сомнения. — Боюсь, это будет не слишком хорошей идеей… И потом, я бы не хотел, чтобы…

— Неважно, — устало отмахнулся пастор, вдруг осознав, что это, на самом деле, уже почти не волнует его. Господи, среди его прихожан есть раскаявшийся мафиози, милая семья геев и дама более чем лёгкого поведения, с поразительной регулярностью приходящая раз в месяц на исповедь. Можно подумать, что мужчина средних лет в наполовину расстёгнутой рубашке с огромным удавом на руках может ещё кого-то удивить…

— Неважно, — повторил он, с флегматичным каким-то фатализмом открывая корзину и разглядывая недвусмысленные изображения на её стенках. — Просто иди рядом со мной и делай вид, что всё в порядке.

«В крайнем случае, я всегда могу сказать, что ты пришёл посетить могилу какого-нибудь давно забытого всеми остальными предка», — мысленно закончил он про себя.

Поймал полный искреннего недоумения взгляд ангела и, пожав плечами, составил в пустующую корзину всё то, что не могло расплескаться и вызвать потенциальный взрыв. То есть, всё, кроме ведра.

Это обещал быть весёлый день. Даже, возможно, веселее, чем прошедшая нескучная ночь…

***

Сьюзан казалось, что она сходит с ума.

Это было странное впечатление, очень рассудочное, не похожее на обычные её порывы-озарения, и одновременно глубоко нездоровое, похожее на алкогольный бред, наступающий после пятого стакана текилы, выпитого без закуски в компании в хлам обкуренных людей. Потому что окружающие, похоже, тоже были конченными безумцами.

Чем ещё объяснить то, что никто, похоже, не видел в её поведении ничего странного? Что никто её, кажется, вообще не видел после возвращения из ветклиники, словно она вдруг превратилась в привидение?

…А может, так и есть? Быть может, ей просто показалось, что она спрыгнула с подоконника в комнату, на пол — не наружу? Может, на самом деле её тело сейчас валяется на тротуаре, между красно-белых полицейских лент? Она не ощущала себя мёртвой (или привидением, если уж на то пошло — хотя привидения, если верить фантастическим книгам, в отличие от трупов

всё-таки могут мыслить). Но если она не могла вспомнить, почему оказалась на этом чертовом подоконнике — может, и в остальном её воспоминания ничего не стоят? Но ведь окно — вот оно, чуть ли не до середины заложенное разным хламом: она помнит, как бездумно наваливала на подоконник всё, что попалось под руку, надеясь, что в случае чего у неё хотя бы останется шанс опомниться, пока она будет пытаться открыть раму. Вот и красная точка с размазанной каплей крови на пальце — кажется, это был бокал. Или кружка из-под кофе? Несильную, но отрезвляющую боль она помнила хорошо. А вот что именно она расколотила об стену в отчаянной попытке вернуть себе хотя бы иллюзию контроля над собой…

…Сьюзан, чуть не опрокинув мольберт, сдёрнула с холста накрывающую его ткань и, не чувствуя пальцев, принялась наливать краску в палитру. Ей надо успокоиться. Надо хоть немного отвлечься. Пока она и впрямь не сделала с собой что-нибудь… нехорошее. Захлёстывающая ненависть к себе и страх за Грэйс мешал связно думать. При одном воспоминании о неподвижном теле её ласковой малышки на металлическом ветеринарном столе внутри начинал подниматься удушливый чёрный ужас. Что, если что-то пойдёт не так? Что, если ей станет хуже? Если то, что напало на неё, найдёт её и там?!

Сьюзан даже сама себе боялась признать, что, если бы даже ей разрешили забрать Грэйс сразу, она бы придумала сотню причин, чтобы только оставить свою питомицу в ветлечебнице. Хотя бы на несколько дней. Хотя бы на эту ночь. Только не нести её домой, где…

Где что? Поселился полтергейст? Или она сама сошла с ума? Сьюзан могла поклясться, что не душила Грэйс. Она бы скорее сама сунула голову в петлю, но никогда бы не причинила боль своей малышке. Единственному существу, которое любило её бескорыстно, просто так, безо всяких условий. Никогда. Нет.

…Но тогда — что случилось утром?

Всхлипнув, Сьюзан, не глядя, подтянула к себе безразмерный бежевый свитер: подарок мистера Фелла на рождество, безвкусная, но удивительно тёплая вещь, со старательно вывязанными на груди ангелочками и удобным отложным воротом. Трясущимися руками натянула его на себя. Расстроенно взялась было за подол, запоздало заметив, что надела его наизнанку — но почти тут же, забыв об этом, без сил уронила руки. Грэйс. Только бы она выжила. Только бы всё было хорошо. Пожалуйста, ну пожалуйста — пусть с её кошкой всё будет хорошо!

Сьюзан почувствовала, как из горла, вопреки всем усилиям держать себя в руках, рвётся истеричный глухой вой — и, изо всех сил впившись зубами в рукав, принялась бездумно раскачиваться взад-вперёд.

При одном воспоминании о том, как всё утро нервничающая и шипящая непонятно на что Грэйс вдруг истошно, душераздирающе завыла, а потом, захрипев, рухнула на пол и начала корчиться в судорогах, в голове поднималась поднималась какая-то чёрная муть. За этим всепоглощающим ужасом даже обида на мистера Фелла и тоскливое осознание собственной никчёмности гасло, теряло остроту. Какая разница, господи, какая разница, что сказал ей этот добрый — как она считала — книголюб, какая разница, если Грэйс может больше никогда не запрыгнуть ей на грудь…