Воровка

Савчук Наталья

Младший брат, холодные пустые комнаты и сводящий от голода желудок заставили меня попрошайничать. Стыдясь себя, тем, что я вместо того чтобы танцевать на балах обмазывала свое лицо сажей и прятала светлые волосы под заштопанную шапку и надевала точно такие же поношенные в разноцветных заплатках мужские брюки, чтобы походить на беспризорника, каждое утро потупив взгляд вытягивала руку с металлической чашечкой в сторону прохожих. Еды едва хватало, а на работу никто не брал. Я — дочь графа, ставшая изгоем, не могла устроиться даже прислугой без необходимых рекомендаций.

Стоя на площади, с завистью поглядывая на мальчишку,

который выкрикивал последние новости и раздавал свежие газеты, я злилась на тех, кто, наплевав на манеры, тыкал в меня пальчиком в белоснежной, либо светло кремовой перчатке и осуждающе закатывал глаза.

«Попрошайка, безродный оборванец, замарашка!» — слышала я весь день и с благодарностью склоняла голову каждый раз, когда под ноги кидали кусок хлеба.

Все изменилось, когда ко мне подошёл он.

Мужчина средних лет, вышел из кареты и легким шагом направился ко мне. В отличие от остальных на нём не было перчаток. Он вообще не был похож на столь привычных прохожих. Темно коричневые брюки, заправленные в высокие сапоги, белая рубашка с широкими рукавами, стянутая шнуровкой у горла и темно синий камзол с незаурядными пятнами вышивки подпоясанный широким ремнем привлекал внимание. Никаких больших пуговиц, меха, кисточек и кружева.

Без какой либо брезгливости он подошел почти вплотную, склонился так, чтобы только я слышала, о чем он говорит.

От его предложения пульс участился, а кровь застучала в висках. Продрогшие колени больше не бились друг об друга от холода, а я с недоверием продолжала слушать шёпот незнакомца, столь кстати накинувшего мне на плечи теплый плащ.

В тот день я согласилась на его предложение. Стала его ученицей. Мне необходимо было отработать всего каких-то пять лет, заплатить откупную, после чего я смогла бы начать новую жизнь со всеми необходимыми документами для того, чтобы удачно выйти замуж и навсегда забыть то, чем я занималась. В тот день я стала воровкой.

Глава 2

Деревья, укрытые снегом, расступаются передо мной, открывая дорогу, ведущую к замку, который настолько огромен, что виднеется издалека. Сколько идти до него я не знаю. Лес оказывается намного больше, чем я предполагала, а вот мои силы на исходе. От холода зубы не попадают друг на друга, от усталости я едва ли не валюсь с ног. Единственное, что хочется — это упасть прямо в сугроб и уснуть. Дар забрал себе все силы и теперь глаза закрываются прямо на ходу.

— А еще говорят, что одаренные огнем не чувствуют холода! — ворчу вслух, стараясь хоть как-то взбодрить себя. — Иди, Эмма, иди, — говорю себе. — Если сдашься — умрешь. Ты у себя одна.

Прищурив глаза, я щипаю себя, чтобы держаться на границе сознания, и, ощутив отголосок боли, поморщившись, выпрямляюсь, не позволяя своей спине заваливаться вперёд и умереть от холода. Терять бдительность никак нельзя. Пусть вокруг никого нет, лишь птицы задорно переговариваются друг с другом, да еще слышится какой-то непонятный звук, который достаточно быстро усиливался.

— Одаренные! — ахаю и ныряю под пушистые лапы ели.

Звон колокольчиков и ржание лошади раздается совсем близко. Приглушенный удар сердца по ребрам сбивает дыхание. Это шанс на спасение! Нужно только лишь сделать так, чтобы эти огромные сани остановились.

— Давай же, давай! — злюсь, стараясь оторвать полоску ткани от платья. — Давай, Эмма, давай! Замерзнешь

насмерть!

Ткань не поддаётся, непослушные пальцы сгибаются с трудом. А все из-за этого проклятого холода! Поджав губы, я снимаю ботинок с ноги и бросаю его далеко вперед на дорогу. Уж это наверняка привлечёт внимание! Мне всего-то и надо, чтобы мужчина остановился, ну или на худой конец, притормозил лошадь. А уж я промелькну незаметно туда и обратно и прихвачу тёплых вещей, если повезет.

Кожу на ступне обжигает холодом с новой силой. Я жмурюсь, сдерживая стон. Несмотря на покалывающую немоту в конечностях, моё тело все же сохраняет чувствительность. Видимо правду болтают об одарённых огнем, что они совсем не чувствуют холода.

— Тпрууу, — раздаётся зычный голос и возок останавливается.

На дорогу спрыгивает возница и, приподняв бровь, удивленно смотрит на одинокий ботинок. Одет он весьма непривычно, я бы даже сказала странно. Заостренные носы на легкой обуви слишком длинны, а белая рубаха, поддетая под куртку без рукавов, совсем не соответствует пронизывающему холоду. Его волосы, зачёсанные набок, неестественно стойко держатся, даже когда его обдаёт порывом ветра.

Следя за его взглядом, ахаю и с размаху опускаю ладони на лицо, отчего слышен характерный звук шлепка. Совершенно забыв про следы на снегу, которые оставила после себя, я практически приглашаю его побегать со мной в очередные догонялки, с печальным для меня концом. Мой взгляд мечется от лошади к заинтересовавшемуся следами мужчине. Понимаю, что в таком состоянии мне не убежать даже от простого человека, что уж говорить об одаренном.

— Пожалуйста, пожалуйста, огонек, помоги последний раз, — одними губами как завороженная шепчу я, направив руку в сторону лошади.

Едва заметная искра пробегает по металлу возле морды животного.

— Тише! Тише! — услышав ржание и увидев беспокойство лошади, одаренный теряет интерес к следам и спешит успокоить, готовое сорваться с места животное.

Кровь шумит в ушах, сердце срывается вниз и бьется с удвоенной силой. Кусая губы, делаю осторожный шаг и вылезаю из под лап ели. Скрип снега под ногами заглушает обеспокоенное ржание. Я стараюсь вжаться в снег, стать как можно более незаметной, но если одаренный обернется — он увидит. А уж там не трудно догадаться, что последует. Одинокая девушка, не пойми откуда взявшаяся, одетая не по погоде, да еще и в столь откровенном платье из дома для утех, непременно вызовет много вопросов. И он, конечно, поймет кто я и что за дар живет внутри меня, и вот тогда, я пожалею, что оказалась здесь в этом лесу и предпочла спутать нити судьбы и побороться за свою жизнь.

У самого возка я останавливаюсь, прислушиваюсь к монотонному успокаивающему голосу мужчины и возмущенному фырканью лошади. Голова гудит от напряжения. Быть замеченной означает быть убитой. Еще никогда я не проклинала свой дар настолько сильно, как сейчас. Он как пиявка выпивает из меня все силы, оставляя после себя безнадёжную усталость, от которой нет спасения. Сопротивляться, бороться, думать о смертельной опасности, когда внутри тебя зияет огромная дыра — невозможно. Из-за последнего выхода силы я едва остаюсь в сознании, и понимаю, что не смогу идти дальше — лишь бы успеть взять теплые вещи, надеть на себя, спрыгнуть в сугроб, закатиться под лапы ели и надеяться, что меня не найдут и что я смогу еще раз проснуться.