Воровка
Шрифт:
Глухо застонав от накатившего бессилия, я тянусь дрожащими пальцами к натянутой плотной ткани, защищавшей возок от мокрого снега, и раздвигаю её в стороны. С трудом согнув ногу в колене и подтянув к груди, неловко цепляюсь онемевшими руками за гладкое выструганное дерево и залезаю внутрь.
Темнота после слепившего своим сиянием снега приятно обволакивает, притягивает к себе, хочется тут же прилечь и забыться сном. Пузатые мешки, до верха наполненные отборными крупами, кажутся отличным укрытием для того чтобы спрятаться между ними, опустить на них свою голову и закрыть глаза.
— Нет! Нет! — яростно шепчу я и,
От досады хочется кричать. Никакой теплой одежды, никакого приличного платья, никакой обуви — а лишь куча бесполезной ткани, которой разве что обмотаться с головы до ног можно.
Запрокинув голову вверх, тяжело дышу. Каждое движение дается все с большим трудом, от холода трясёт.
— Соберись! — бью себя по щеке и, привстав, тяну отрез атласа на себя.
Цвет беру молочный, чтобы было не столь заметно и было легче укрыться. Обматываю себя старательно, стараясь не оставлять ни одного оголенного участка кожи. Когда глаза привыкают к полутьме, примечаю в углу еще и одеяло, которое непременно заберу с собой.
Монотонное бормотание мужчины раздражает. Он будто специально убаюкивает, прознав, что к нему в сани тайком забрались. Я заставляю себя слушать его, чтобы не пропустить долгожданный момент, когда возница прекратит наконец-то разговаривать с лошадью и соизволит отправиться в путь. Заставляя себя двигаться, чтобы не уснуть, я заглядываю в каждый мешок, отметив не только отборное качество везомых продуктов, но и их разнообразие. Несколько раз подхожу к разрезу ткани, отодвигая грубую ткань из лубяных волокон в стороны и озираясь по сторонам, щурюсь от света.
Когда я уже склоняю голову вперед, не в силах более держать её прямо звучит долгожданная фраза:
— Но! Пошла! — кричит мужчина, и возки дергаются вперед.
С облегчением выдохнув, я собираю всю волю в кулак для прыжка и, задержав дыхание, неловко опускаюсь на корточки.
— Эгей, да я тебе догнал! — раздается окрик снаружи.
Вздох застревает в горле, от неожиданности падаю на спину и прикрываю рот ладошками, стараясь сдерживать рвущийся наружу кашель.
— Я просто останавливался, — невозмутимо кричит мужчина спереди.
— Как думаешь, долго в этот раз жизнь в замке продержится? Или снова все быстренько разойдемся, — басит мужчина, приближаясь почти вплотную.
— Ой нет, — вздыхает возница. — Среди них нет сильных. Скоро все пустыми будем ходить. От слабого одаренного рождается еще более слабый одаренный, а то и вовсе пустой, коли с людьми смешал кровь. Нет надежды на возрождение, лишь себя тешат, учебу им навязывают. Все скрытые от глаз возможности ищут, да пустое это все!
— И виноваты в том мы сами, да осознали поздно, — вторит ему совсем рядом всадник.
Я вслушиваюсь в странный разговор и массирую виски, которые ломит он напряжения. Как теперь выбираться?! Сразу же ведь заметят! Сил не осталось, перед глазами плывёт туман, веки столь тяжелы, что держать одновременно открытыми оба глаза слишком тяжело, чтобы продержаться еще хотя бы немного. Безразличие накатывает, мысли путаются, предметы расплываются в темные бесформенные пятна. Едва шевеля ногами,
— Проклятый дар! Ты забрал все силы. Из-за тебя я умру! — потянув на себя крышку, шиплю и сразу же, не в силах больше совладать с сосущей внутри пустотой, засыпаю.
Я не знаю, сколько нахожусь в беспамятстве, лишь понимаю, что слаба по-прежнему настолько сильно, что едва могу пошевелить рукой. Спертый воздух давит, обжигает легкие, если бы не небольшая щель, которую я оставила то и вовсе бы задохнулась! Затуманенные мысли ускользают, оставляя за собой темноту и спокойствие. Размеренное покачивание убаюкивает, слышатся отдаленные голоса людей. Шею саднит от неудобной позы, руки и ноги затекли, отчего мурашки неприятно покалывают, раздражая. Их хочется смахнуть, согнать с кожи, но приходится терпеть. Слишком мало места. Все что я сейчас могу — это шевелить пальцами ног, чтобы вернуть хоть какую-то чувствительность.
Запах дерева смешивается с запахом дорогих тканей. Так пахнет у зажиточных людей в их гардеробных. Мечта, а не запах. Вздыхаю глубже, провожу языком по потрескавшимся губам и прикусываю огрубевшую полоску кожи, сдирая ее.
— Вот и приехали. Смотри, даже защиту никакую не поставили. Слабая, ох слабая нынче молодежь…
Ужас пронзает тело, от сердца, которое слишком быстро стало перекачивать кровь, в ушах поднимается гул, он глушит, мешает прислушиваться, не даёт сосредоточиться, чтобы проверить, насколько я пуста, хватит ли мне сил воспользоваться даром. Медленно выдохнув, чтобы успокоиться, я сжимаю кулаки, впиваюсь ногтями в ладони. Это ж надо было угодить в такую передрягу! Благо они еще не остановились, и если повезет, получится незаметно уйти. Проклятая слабость! Она высушивает меня, пожирает изнутри, отбирает драгоценное время, которое мне необходимо, чтобы выжить! Каждый раз, когда я пользуюсь даром, мне приходится подолгу спать, приходить в себя, убирать дрожь в пальцах и бледность с лица. Но чтоб так, пролежать в бессознательном состоянии, когда смерть стоит позади и обдает затылок своим зловонным дыханием — впервые.
Рука касается гладкой, выструганной до безупречности крышки сундука. Легкие наполняются свежим воздухом, прогоняя дурман от духоты и проясняя мысли. Призвать дар не получается. Я по-прежнему была пуста. Зато из-за никчемных попыток возвращается сонливость. Безразличие и пустота внутри затягивают в темноту, тело наливается тяжестью. От бессилия хочется кричать, рыдать, заламывая руки и проклиная свое пламя, живущее в теле паразитом, питающимся моей энергией.
— Почему так поздно? Ночь на дворе! — мелодичный голос женщины отзывается прошедшим по позвоночнику колющим холодом.
Возок останавливается. Тело передергивает нервной дрожью. Снег скрипит под сапогами мужчин.
— Не ругайся, сейчас разгрузим все, — голос одаренного слышен у самого края повозки, там, где ткань расходится на две половины, образуя выход.
— Мешки с крупой в чулан, муку в амбар, — продолжает наседать женщина, — утром разберусь, — недовольно бурчит она. — Ткани тоже в чулан. Пусть там стоят, пока о них не вспомнят.
— Давай! Спасай свое пристанище дурной! — гневно шиплю, пытаясь призвать свой дар. Мои губы плотно сжаты в одну сплошную линию, на лбу выступает пот, подбородок дрожит от усилий. — Закрой этот дурацкий сундук!