Воровские гонки
Шрифт:
лезвиями и, не взглянув на них, зашвырнул к деревьям.
Березы вздохнули и быстро-быстро заговорили о чем-то на своем
языке.
– Нет, не могу!
– окончательно решил Топор.
– Я должен их понюхать! Должен! Я не могу!
Он обошел фургон, распахнул дверцы и, не глядя на лежащего поперек машины на спине Бенедиктинова, ухватился за самый верхний мешок и выволок его наружу.
В робком свете сумерек он казался еще чернее, чем до этого. Как будто по пути от дачи его еще разок подкрасили.
Костистыми пальцами Топор
Закрыв глаза, Топор представил синее-синее море, белую-белую яхту и себя самого на борту этой яхты. Потом он попытался еще раз представить Нью-Йорк, город, где полно автомобилей, девиц и жвачки, и ничего не увидел.
Слева, за лесом, кто-то очень сильный переломил ствол дерева, и от него под всплеск молнии во все стороны полетели похрустывающие на лету щепки. Глаза Топора удивленно распахнулись, но света, рожденного молнией, уже не увидели. Они опоздали.
– Толян, гроза начинается!
– не вылезая с водительского места, прокричал Жора Прокудин.
– Кончай самодеятельность! Поехали! Процесс уже пошел!
– Да-да, едем... Сейчас поедем, - под нос ответил Топор и вынул из кармана перочинный нож с наборной, зековской, ручкой из разноцветного пластика.
– Только понюхаю. Хоть на секундочку "баксы" понюхаю...
Осторожно, стараясь не задеть пачки, он провел на боку мешка линию сантиметров в двадцать длиной. Просунул в надрез руку и ощутил приятное волшебное тепло. Хотелось вечно держать пальцы на плотных, перетянутых крест-накрест пачках.
– Мои-и... Ро-одные мои, - простонал он.
Бережно, стараясь не порвать дальше надрез, Топор вынул из мешка пачку и понюхал. Запах был затхлым и совсем неприятным. И еще банкноты оказались почему-то чуть короче, чем доллары.
Пальцем он разорвал бумажный крест на пачке и с удивлением посмотрел на портрет курчавого очкарика в левой части купюры. Таких молодых президентов Топор не видел ни на одной долларовой банкноте. В центре бумажке под густыми зелеными волнами, похожими на сетки против комаров, очень четко читалась надпись на чистейшем русском языке: "100 билетов".
Номер и серия, наложенные на еще одну цифру "100", но уже в правом верхнем углу банкноты, на секунду опять вернули в душу Топора уверенность, что это все-таки деньги, просто неизвестные ему. Он перевернул бумажку и на обороте не нашел ни номера, ни серии. Витиеватые буковки на фоне дурацких узоров болотного цвета повторяли уже прочитанную фразу о ста билетах. Только сотня была написана не цифрами, а буквами.
Наклонив купюру к робкому свету, Топор засек своими неизмученными чтением глазами розовые нитяные ворсинки. На рублях и долларах он видел точно такие. Или примерно такие. Счастье на секунду вернулось и вновь ушло. Что-то не пускало его вовнутрь. Поперек груди стояло что-то неудобное, чужое, и он боязливо крикнул в сторону кабины:
– Жо-ор, а посеки, что за деньги
– Ну чего ты пристал?!
– выпрыгнул на мокрую траву Жора Прокудин. Поехали! Дались тебе эти мешки! Дома пересчитаем!
– Посмотри... Это, кажись, не деньги... Написано: сто би... билетов...
– Как... не деньги?!
Прокудин за секунду преодолел пять метров по скользкой земле, вырвал из рук дружка банкноту и поневоле открыл рот.
– Вроде я этого очкарика по телеку видел, - сощурился Топор.
– Или в Приморске встречал. Уже не помню. Но в Стерлитамаке точно его не видел...
– Еш твою мать!
– как-то странно, совсем не смыкая губ, вымолвил Прокудин.
– Что-то не так?
– Это... это же... ма... ма... мавродик...
– А сколько он стоит?
– Ни... ничего он не стоит, - еле произнес Жора.
– Совсем ничего...
– В натуре?.. А красивая бумажка... И это... смотри - водяные знаки есть... Вот посмотри наскрозь...
– Мама мия!
Жора Прокудин упал на колени к мешку, с усилием потянул полиэтилен на месте разрыва в разные стороны. Черная ткань грустно пропела что-то типа: "И-и-у" и выпустила на мокрую траву кучу плотных, крест-накрест перевязанных пачек.
– Точно... Ма... мавродики, - обвел их ошалевшим взглядом Прокудин. Мавродики... Мавродики... Мавродики.
Он говорил, а пальцы рвали и рвали бумажные кресты, и из под них освобожденно, с шуршанием рассыпались по росистой траве псевдоденьги с портретом курчавого парня в огромных очках. Сжав мясистые губы, он внимательно смотрел с тысяч зеленых бумажек вправо, на деревья. Он боялся встретиться глаза в глаза с Жорой Прокудиным.
– Это - ноль! Полный ноль! Тащи еще мешок!
По-стариковски сгорбившись, Топор прохромал к фургону, вырвал из его горячего нутра еще одного черного уродца.
– Поехали! Дождь начинается!
– шатаясь подошла к ним Жанетка.
– Что вы тут кавардак устроили?
– Дай нож!
– заорал Топору Жорик.
– Где нож!
– Вон в траве...
– Дай... Я сам...
Схватив зековскую реликвию, Прокудин сверху, как Топор в собаку, воткнул его в мешок, рванул вниз. Нож соскользнул по пачкам, воткнулся острием в коленку.
– А-а!.. Топор, с-сука! Ты не нож подсунул, а дерьмо! Твой нож порезал меня! Мне больно! Мне оч-чень больно!
И тут же забыл о темнеющей на коленке штанине.
– Мавродики!... И в этом мешке они! Топор, падла, тащи следующий!
– Что это такое?
– кровавыми глазами обвела Жанетка усыпанную странными зелеными бумажками траву.
– Что это?
– Ты никогда не играла в билеты "МММ"?!
– вскинул голову Жора Прокудин.
– Нет... Так это деньги "МММ"?
– Это не деньги! Это дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!
Следующий мешок Топор разорвал сам. Зубами. Купюры бумажными конфетти рассыпались по уже валяющимся пачкам. В этом мешке они были не упакованы.