Восемь белых ночей
Шрифт:
Сидя с ней рядом на обычной нашей банкетке, я понял, что после того, как она сказала, что не пойдет со мной в кино, я занимался только одним: пытался сохранить лицо – перед ней, перед собой, перед миром, пытался не слишком радоваться недолгим минутам вместе на ковре, чтобы не думать о том, что это – лучший миг года, оставить этот миг на льду, оставить дружбу на льду и жить своими крошечными микроскопическими надеждами, подобно навеки замороженным икринкам.
Мы вышли из кинотеатра – и ни она, ни я ни слова не сказали о том, куда теперь. Вместо этого мы зашагали в обычном направлении и на случай, если еще остались какие-то сомнения, перешли на нужную сторону Бродвея; пусть
– Ты под моим влиянием сопьешься.
– И не только это, – ответила она.
Я подумал, что она имеет в виду свое нарастающее пристрастие к Эрику Ромеру, и не удосужился переспросить. Потом меня вдруг озарило, что она могла иметь в виду что-то другое, но выяснять истину было страшно, я не стал ее вытягивать.
Тем не менее, едва мы уселись на свое место и подозвали официантку – она разом сообразила, что нам «как всегда», – дело стронулось с места. Поначалу я подумал, что она выпила еще до прихода. Впрочем, тому уже четыре часа, за это время всякий протрезвеет. Как и обычно, она заказала жареную картошку, которую обильно солила и обливала кетчупом. Я хотел было заказать салат, но потом тоже остановился на картошке. Мне с майонезом. Управившись с заказом, она протянула ко мне ладонь.
– Дай! – сказала она.
Я выдал ей доллар.
– Еще!
Она дошла до музыкального автомата, и вскоре прозвучали несколько тактов из Шопена – прелюдия к нашему танго.
Я дал себе нерушимое слово не спрашивать, где она была, что делала, с кем. Но ее, похоже, возмущало мое молчание, и после танца она выпалила:
– Ты что, не спросишь, что со мной произошло?
– На сей раз не решаюсь.
– Потому что слишком вежливый, тебе наплевать, знать не хочешь – или что-то еще?
– Что-то еще, – сказал я.
Она сегодня была в непривычно-задиристом настроении, я боялся самого худшего. Сейчас скажет мне что-то, чего я наверняка не хочу знать. Я с радостью увел бы ее в сторону от этой темы. Предчувствовал, что услышу что-то вроде «Мы решили начать все сначала» или «У меня будет его ребенок» – по этой дороге я вообще не хотел идти, хотя стоило бы рассмотреть ее вехи еще до того, как она сделает первый намек, вдруг это притупит шок – напомнит мне, что я делал именно то, что она делать мне запретила, Князь. Зная Клару, я понимал: она в любом случае сумеет меня ошарашить. «Мне кажется, нам не стоит проводить вместе столько времени». Она не скажет «встречаться» – ведь тем самым ей придется взять часть ответственности на себя, – скажет «проводить вместе время», пусть все остается в дымке, не нужно придавать глубинного смысла замысловатой непредсказуемой красоте этих пяти дней. Я уже предчувствовал запинку в ее улыбке: она предварит серьезным неспешным взглядом нежность четырех слов, которые, скорее всего, скажет, аккуратно выверив их воздействие на меня: «Ты же не расстроился?» Хрен ли мне расстраиваться, отвечу я, так я фига-пирога и расстроился! Впрочем, я себя знаю: я ничего не скажу.
Принесли выпивку. Мы аккуратно чокнулись – просчитаешься, придется чокаться еще девять раз. Хором произнесли русскую фразу.
– Так ты хочешь знать или нет?
Я сказал, что хочу, почти без всякого выражения – чтобы приглушить не только свое любопытство, но и колючий тон ее голоса.
–
– Вы решили начать все снова.
Она взглянула на меня с изумлением.
Как ты догадался? – казалось, спрашивал ее взгляд. Это с самого начала было ясно, ответил бы я.
– Я пообещала с ним поужинать. Встретились в баре, пораньше – поэтому мне пришлось от тебя так рано уйти. Потом все пошло вкривь – я поняла, что мы поссоримся. И ушла.
– Взяла и ушла?
– Взяла и ушла.
– А тебе хотелось уйти?
Клара устремила на меня бесстрашный взгляд.
– Не буду тебе врать: я искала повод, а он не замедлил мне его подбросить. Я знала, что найду тебя в кинотеатре.
Я не мог восстановить логику того, что она мне только что сказала.
– То есть между вами…
– Все совсем кончено.
Я едва не спросил, жалеет ли она, что все так обернулось, но она была на взводе – какой смысл спрашивать.
– Твоя очередь, – сказала она, склоняясь вбок, ко мне поближе.
Я понял, что она имеет в виду, но не подал виду.
– В каком смысле – моя очередь?
– Ты чем занимался после моего ухода?
– Сходил в зал, поплавал, пошел в кино – все.
Она чего-то от меня хотела, а я не откликался. Руки ее, как в ту первую ночь, обвивали салфетку вокруг ножки бокала. Так она собиралась с мыслями, прежде чем заговорить. Я прекрасно знал, к чему она ведет. В твоей жизни наверняка есть другие люди, не только я. Не хочу сбивать тебя с пути. И, кроме того, я по-прежнему лежу на дне. Точного порядка я не знал, но мог сказать заранее, что именно таковы будут основные тезисы ее краткой речи, потому что из долгого опыта общения с отцом я понял, что грядет краткая речь.
Официантка едва успела отойти, а Клара уже попросила по второму бокалу. Стремительно, подумал я.
– То есть сказать это вслух ты решил предоставить мне? – произнесла она.
Мне оставалось одно – смотреть на нее в упор, пока она не опустит глаза.
С Инки она так же начала разговор? Сказать это вслух ты решил предоставить мне? Дважды за день? Ненавижу разговоры, которые грозят мне полным обнажением, – даже когда не могу предугадать заранее, что именно придется обнажать, даже когда знаю, что обнажение как абстрактное понятие на порядок лучше полной закупорки. Что я такое скрываю, чего она еще не знает?
– Я собиралась это сказать в электронном письме два дня назад.
Зачем она увиливает?
– Почему же ты его не отправила?
– Потому что я тебя знаю: ты бы прочитал его так, этак, повернул на 180 градусов, потом на 360, на 540 – и ничего бы из него не вынес. Скажи, что я не права.
– Ты не права.
– Видишь, я тебя знаю.
Она собиралась обвинить меня в том, что я не слушаю ее предостережений, требую от нашей дружбы того, чего она мне не обещала, на что всяко не способна. Она это и раньше говорила, нет нужды повторять – именно это витало над каждой минутой, которую мы провели вместе. И вот сейчас выйдет наружу. Знаю я эту риторику «дело-не-в-тебе-а-во-мне». Сам много раз такое произносил.
– Ты меня тогда спросил, могли ли мы оказаться у Ганса на вечеринке и остаться совсем чужими. Я иногда сталкиваюсь с людьми, с которыми больше не разговариваю. Ничего страшного. Я даже не против их возненавидеть, если это единственный способ сбросить старый багаж. Я знаю, насколько переменчива. Но если мы станем чужими, и я тебя возненавижу, и увижу, как ты поворачиваешься спиной, стоит мне войти в комнату, знай одно: ни одна часть моей души никогда не забудет эту неделю.
– Почему?