Восемь белых ночей
Шрифт:
– Давай говорить прямо, – предложил я. – Тебя просто ко мне не тянет. Скажи как есть: физическая составляющая отсутствует. Я тебе не подхожу. Так и скажи. Меня это не убьет. Зато внесет ясность.
– Всё тебе игрушки, даже серьезный разговор. Физическая тяга тут ни при чем. Скорее именно потому, что меня к тебе тянет, мы и зашли так далеко.
Вот это новость! Неужели я понял ее настолько превратно – нужно вот так швырять мне это прямо в лицо, или она в свою очередь играет со мной, разыгрывает первую попавшуюся карту, главное – уклониться от молчания,
– Ты, видимо, считаешь, что мне это должно льстить, – сказал я.
Я иронизировал. Или хотел, чтобы она повторила то же самое внятным простым языком.
– Лесть тут ни при чем. Плевать я хотела на лесть, и ты тоже. Не она нам нужна.
– Ты что, действительно знаешь, чего хочешь?
– А ты?
– Вроде бы да. С самого начала хотел, и тебе это известно.
– Врешь. Ты стучишь в дверь, но хочешь ли, чтобы тебе открыли, – большой вопрос.
– А ты?
– Я не стучу. Я ее уже открыла. Но сказать, что переступила порог, не могу.
– Может, дело в том, что ты мне не доверяешь.
– Может быть.
Тут до меня дошло.
– Ты ведь не боишься, что тебя обидят, отвергнут? – спросил я. – Тебя страшит то, чего ты можешь не обнаружить за этой дверью. Ты боишься разочарования.
– А ты нет? – спросила она тут же, как будто предвидела мой вопрос.
– До жути, – ответил я. Я преувеличивал.
– До жути, – повторила она. – Вот это уже не льстит ни мне, ни тебе, верно? А может, мы просто два этаких взрослых труса. Обыкновенные трусы.
Это направление разговора мне тоже не нравилось.
– Жуть жутью, но я все-таки скажу, – продолжил я. – Я думаю о тебе все время. Все время, все время, все время. Это неоспоримый факт. Я страшно счастлив, что сейчас такая волшебная праздничная неделя из шара, где идет снег, – я провел с тобой все эти дни до последней минуты. Ем с тобой, моюсь с тобой, сплю с тобой. Подушка уже устала слушать твое имя.
Ее это, кажется, не удивило.
– Ты называешь ее Кларой?
– Я называю ее Кларой, рассказываю ей то, чего никому в жизни не рассказывал, и, если бы выпил сегодня побольше, наговорил бы тебе такого, что завтра не смог бы смотреть тебе в лицо.
Тяжелое молчание сообщило мне, что я переиграл и допустил непоправимую ошибку. Как теперь сдать обратно?
– Если хочешь знать, со мной почти так же, – сказала она, явно превозмогая себя, голос ее сдерживало что-то вроде неотступного горя – эквивалент беспомощного пожатия плечами в тот миг, когда иссякли слова. Она прикидывается? Или повышает ставки? – Я твержу твое имя, когда остаюсь одна.
Это та девушка, которая не поет в душе?
– Почему же ты раньше ничего не говорила? – спросил я.
– Ты сам ничего не говорил, мистер Амфибалентность, Человек Третьей Двери.
– Я играл по твоим правилам.
– Каким именно?
Я посмотрел на нее озадаченно. Сдерживание, перекрытые дороги, подспудные предостережения – их, что ли, не было?
Принесли картошку. Она выдавила на нее целый тюбик кетчупа,
– Скажу вот что: твое право верить или нет, смеяться надо мной или нет, но я готова идти с тобой до конца, – сказала она. – Днем я ушла от тебя с мыслью, что совершаю величайшую ошибку в своей жизни, потому что мне казалось: ее уже не поправишь. Как только я увидела Инки, поняла, что сбегу от него под первым же предлогом, хотя и не знала точно, что отыщу тебя, что ты будешь один, но рискнула и пришла. Послала тебе миллион сообщений, можешь сам проверить.
Я не проверял именно по этой причине: боялся, что не будет ни одного.
– Я все надеялся, что ты позвонишь, именно поэтому в конце концов и отправился в спортзал.
– Безупречная логика, да? И тейлефон, надо думать, по той же причине выключил.
Отпираться было бессмысленно.
– Все как я сказала, Князь: я готова.
Я не понял, что именно она имеет в виду, а спросить побоялся. Ясно было одно – в этой фразе звучит дерзко-напористое: теперь твой ход.
– Можешь просто поцеловать меня, без всяких пререканий?
Она подалась ко мне, дотянулась до шеи, опустила воротник-стойку и поцеловала меня в шею – необычайно длительно и чувственно для первого поцелуя.
– Я уже час таращусь на твою кожу. Не могла не попробовать на вкус, – сказала она, дотрагиваясь до кожи у моих глаз.
– А я уже который день таращусь на твои зубы.
То был лишь первый из множества поцелуев. Ее дыхание отдавало хлебом и песочным печеньем.
По последнему бокалу нам налили за счет заведения – расстаралась официантка, которая всю эту неделю работала в ночную смену. Мы сидели на банкетке, боясь пошевелиться из страха, что любое движение или сдвиг разрушит чары и утащит нас вспять к сомнениям и разбитым сердцам, притаившимся совсем рядом. Вернувшись из уборной, Клара обхватила меня руками и тут же принялась вновь целовать в губы. Я поверить не мог, как быстро все происходит.
– Ты на вкус просто чудо, – сказал я.
А потом она попросила:
– Только не дай мне понять, что это происходит лишь у меня в голове. Я же тебя знаю. И себя тоже. Я этого хочу, но при этом предвижу, до чего ты меня доведешь, и очень, очень боюсь, что этим и кончится.
Я понятия не имел, о чем она.
– Нет у тебя ко мне ни веры, ни доверия? – спросил я.
– Ничуточки.
В минуты самой беспредельной нежности чувствовались зазубрины у нее на языке.
Мне пришло в голову, что она, видимо, то же самое думает и обо мне. Если бы она спросила меня, доверяю ли я хоть кому-то, я ответил бы так же.