Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине
Шрифт:
Эмалевый крестик в петлице
И серого френча сукно.
Какие печальные лица,
И как это было давно…
На огромном экране, установленном на сцене, были видны его слезы. Он тогда уже проникся идеей самодержавия, монархии, вокруг которой, и это верно, концентрируется национальное самосознание народа, мученической кончиной государя, наследника и его семьи.
Закончил писатель свое выступление знаменитым теперь стихотворением «Друзьям», которое он прочитал с большим подъемом:
Держитесь,
Нам уходить нельзя.
Россия еще не погибла,
Пока мы живы друзья…
«Оставили в рядах»
В один из декабрьских дней позвонила Лена Чавчавадзе и сказала, что в Доме литераторов будет показан фильм Ф. Я. Шипунова «О Волге», и пригласила нас на просмотр этого фильма.
С Фатеем Яковлевичем мы познакомились незадолго до этого, будучи в гостях у Зураба и Лены дома. И стали тоже общаться, а потом и дружить с ним. Человек он был очень интересный, посвятивший свою жизнь проблемам экологии в нашей стране, боролся против чудовищного плана переброса вод с севера на юг, против уничтожения «неперспективных деревень», против загрязнения природы промышленными отходами и установок атомных станций рядом с древними городами. Однажды пригласил меня в научную экспедицию Академии наук, на машине проехать вдоль Волги, охватив несколько районов, что и было сделано. Осматривали плотины, насколько сильно подтоплены прибрежные города, и как изменилась в связи с этим экология этих мест. К тому же он был блестящим оратором, и на его публичные выступления по вопросам экологии мы всегда рвались. И вот просмотр его фильма.
Потом Лена добавила, что после этого мы должны будем встретиться с Солоухиным и что его сегодня собираются исключить из партии. Много за ним числилось «грехов», много было написано такого, в том числе и афганские страницы, что не устраивало партийное руководство Союза. Его вызвали на «ковер», спросили, ваши ли труды?.. Он сказал в ответ: «От своих работ не отказываюсь». И вот грозят исключением из партии.
После просмотра фильма вышли вместе. Был зимний тихий вечер, шел снежок, но я чувствовал себя плохо, заболевал гриппом, как всегда в это время года, и поэтому собрался идти домой и лечь в постель.
С большим и тяжелым портфелем подошел Владимир Алексеевич. Мы все бросились к нему с вопросами – ну, как, выгнали наконец из партии или нет.
«Да нет, – последовал ответ писателя, – оставили в рядах».
Я чувствовал себя совсем плохо, и мы с женой ушли домой, а вся небольшая компания пошла с ним в Дом литераторов отметить «незыблемость» партийных рядов, так как в портфеле было достаточное количество нераспечатанных бутылок коньяка.
Последняя ягода
Сейчас на дворе осень. Отгремели трескучие фанфары 850-летия Москвы. Приехал в деревню, живу один в доме, наслаждаюсь тишиной. Все дачники разъехались, остались редкие жители, да те, кто не успел собрать урожай на своих участках. Заканчиваю свои записки о Владимире Алексеевиче.
Идет дождь, но на улице тепло.
Время от времени выхожу из дома и подхожу к разросшимся в саду деревьям терновника и выбираю ягоду помягче и покрупнее. Мне нравится их вкус. К тому же знаю, читал об этом, что Владимиру Алексеевичу тоже нравился терпкий вкус ягод терновника, и каждый раз, когда я срываю очередную, вспоминаю его, рано все же ушедшего от нас писателя с нерастраченным до конца талантом. Сколько бы еще он мог сказать… Но… Льются теплые капли дождя на зеленые еще листья терновника, не смывая сизо-голубого налета с ягод.
Это здесь, а там в Алепино, а оно неподалеку от нас, всего-то верстах в двадцати, под таким же дождем на заросшем уютном деревенском кладбище, над обрывом реки,
Алексей Пьянов Волшебные камешки Владимира Солоухина
«Бодро, хорошо идти по земле ранним утром. Воздух, еще не ставший знойным, приятно освежает гортань и грудь. Солнце, еще не вошедшее в силу, греет бережно и ласково. Под косыми лучами утреннего света все кажется рельефнее, выпуклее, ярче: и мостик через канаву, и деревья, подножия которых еще затоплены тенью, а верхушки поблескивают, румяные и яркие».
Кто из нас, пройдя вослед за этими строчками утренними «Владимирскими проселками», не был очарован красотой родной земли! Кого не пьянили такие знакомые, но словно впервые почувствованные запахи ее деревьев, цветов и трав! В чьих душах не остался навсегда серебряный лучик, отраженный бриллиантовой «Каплей росы» на кусте кипрея!..
Автор этих знаменитых лирических повестей Владимир Солоухин сразу по их появлении навсегда завоевал нашу благодарную любовь. А ведь потом были еще и нашумевшие «Письма из Русского музея», руганые-переруганые «Черные доски», услада грибников и всех, как теперь бы сказали, «зеленых», – «Третья охота» и «Трава»… И до сих пор не выветрился со страниц его книг запах «Каравая заварного хлеба» и «Моченых яблок».
Все это и еще многое другое, вышедшее из-под пера Солоухина, явило нам писателя национального, продолжающего лучшие традиции русской поэтической прозы в уникальном сплаве с яростной публицистикой, когда «теленок бодается с дубом»…
Я познакомился с Владимиром Алексеевичем в ту пору, когда были читаны-перечитаны все его книги. Случилось это на тверской земле, куда знаменитый писатель проторил надежную, не зарастающую тропу. А именно – в достославное Карачарово, что на Волге у Конакова, в бывшее имение известного русского живописца и рисовальщика Григория Григорьевича Гагарина.
Места эти давным-давно облюбовал другой известный русский писатель, завзятый путешественник и землепроходец, мудрец и сказочник Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Он крепко дружил с Твардовским, и Александр Трифонович наезжал сюда на денек-другой погостить, порыбачить, побеседовать, отдохнуть от московской суеты и журнальных инквизиций.
Солоухину в Карачарове работалось хорошо и споро. Здесь и «Травы» его росли быстрее, чем в городе, и «Третья охота» была удачнее, ибо грибы – вот они, за окошком. Правда, порой докучали поклонники, прослышавшие о его приезде на Волгу, зазывали в Калинин – выступать в библиотеке, встретиться с учителями…
Один из таких авторских его вечеров довелось вести мне, поскольку других желающих не нашлось: местное начальство косо смотрело на «опального» писателя, который прочно слыл явным монархистом и скрытым антисоветчиком.
В память об этом вечере, затянувшемся до поздней ночи, осталась у меня солоухинская книжка стихов «Имеющий в руках цветы» с его дарственной надписью.
Знакомство продолжилось в Москве, когда я уже работал в «Крокодиле». Встретились как-то в писательском клубе, вспомнили Тверь и то, как откликнулась она в одной из поздних его книжек – «Камешки на ладони». Я сказал Владимиру Алексеевичу, что многие из этих камешков до сих пор считают булыжниками те, в кого они попали. Он улыбнулся и заметил: «Там конкретных адресатов не было. Разве что совпадение…» Я не стал спорить, ибо хорошо знал некоторых героев вызвавшего острую реакцию сочинения. Это было что-то вроде астафьевских «Затесей». Интересно, что некоторое время спустя и Солоухин, и Астафьев напечатали свои миниатюры в «Крокодиле». А Виктор Петрович даже получил премию журнала.