Восковые фигуры

Сосновский Геннадий Георгиевич

Пискунов какое-то время обдумывал услышанное и вдруг спросил упавшим голосом:

— Тогда выходит, это правда — вы и Захаркин? Невероятно! Вы?

Уилла со свойственной ей быстрой изменчивостью настроения прямо-таки расхохоталась, воскликнув:

— Ой, ну не будьте же таким ревнивцем! Ну да, мы познакомились. Он живет напротив, и я была у него дома, перебралась по ниточке. Таким способом у нас пользуются влюбленные мальчишки и девчонки. Вы должны знать, мой друг, я ведь тоже ищу какие-то способы влиять… — И поспешила добавить: — Да нет, между нами не было ничего, какая нелепость! Вы меня вынуждаете… откровенно признаться… И мне кажется, я пытаюсь обмануть себя. — Уилла бросила на Пискунова короткий взгляд. — Я

должна это скрывать, таковы правила вечной игры между мужчиной и женщиной, но не хочу. С тех пор как мы здесь, меня все время влечет это место. Вы подсматривали из-за кустов, а потом… Ах, мне стыдно вспоминать! Вела себя, как глупая девчонка! Я не запомнила вашего лица, только взгляд, но он вмещал так много! С тех пор он все время преследует меня.

— Уилла, любовь моя! Возможно ли? — Пискунов трепетал. — Смею ли надеяться? — Речь его прервалась.

Уилла приблизилась, долго смотрела глаза в глаза, а затем поцеловала нежно и печально, как бы скрепляя их тайный любовный союз, но не обещая скорого продолжения.

— Ну все, а теперь иди! Иди, мой мальчик. Я не могу разрываться между двумя. И не ищи со мной встреч. Может быть, настанет время. Я дам о себе знать сама! — Она чуть оттолкнула его движением ласковым и повелительным, и столько муки было в ее глазах, что Пискунов содрогнулся — от жалости, от любви, от желания подставить плечи под ее нелегкую ношу.

Он шел не оглядываясь, в отчаянии, ничего перед собой не видя. Берег был пустынным в этом месте, лишь вдалеке копошились фигурки людей на пляже. Белесое полуденное небо источало зной, Михаил не чувствовал ни палящего солнца, ни обжигающего ноги песка — туфли он где-то потерял и шел босиком, похожий на Иисуса Христа в пустыне. И вдруг остановился, наскочив на препятствие. Прямо перед ним был деревянный топчан, но не пустой. На топчане лежал труп утопленника. Острые ступни ног с торчащими пальцами и контуры невидимого лица прорисовывались сквозь наброшенную сверху простыню. Пискунов попятился. Переход был слишком резким, и увиденное лишь скользило по верхней кромке сознания, как ловко брошенный по воде камень, не утопая. Однако замечалась несообразность в распростертой фигуре: сквозь дырочку в простыне торчал сильно напудренный нос, а сквозь другую дырочку, поменьше, что-то зорко блестело, похоже, приникнутое изнутри око. Закрадывалось сомнение: зачем утопленнику напудренный нос, если вдуматься? К тому же заприметилось что-то знакомое в этом органе. Уже заработала мысль, уже близок был к разгадке, как вдруг лежавший на топчане простыню отбросил и явился в полный рост, вскочил на ноги. Это был Алексей Гаврилович.

— Михаил Андреевич! — вскричал он бодро, делая вид, будто обрадован чрезвычайно. — А я вас издали еще приметил, идете в задумчивости. Здравствуйте! — Обменялись рукопожатием, причем Алексей Гаврилович стискивал руку с особенной теплотой; после ресторана они не виделись еще, и он как бы давал понять, что не сердится. — Рыбку здесь ловите? Ну и как рыбка — клюет? Ох уж эта ваша рыбка! — Лукаво прижмурился и погрозил пальцем. — Она, однако, недурна!

«Откуда все знает?» — Михаил замер с жутким ощущением кошмарного сна. По правде говоря, от неожиданности он растерялся, и первым побуждением, в сущности излишним, было заслонить ссбой от нахальных глаз прекрасную даму. Оба топтались на месте туда-сюда, что со стороны выглядело комично. Алексей Гаврилович вытягивал по-гуси-ному шею, личико его напомаженное, кукольное прямо-таки, светилось от удовольствия. Явно изгалялся.

— Только давайте без дураков! Нет никакого шара, нет никаких пришельцев! Все это я выдумал, понятно? — крикнул Пискунов истерично.

— Тихо, тихо! Спокойненько… Без нервов!

Глаза потупил и сел на топчан. Улыбочку стер с лица, как мел с грифельной доски. Пальцы вытянулись и стали барабанить по деревяшке. Смотрел с упреком.

— Обижаете,

Миша. Чем заслужил, не знаю. Договорились дружить, полная откровенность, навеки вместе. И я первый пример подал, признался в грехах.

— Признались в грехах? — машинально повторил Пискунов, наблюдая за пальцами, противный холодок пополз по спине. «Все же надо было извиниться перед ним за ту пьяную выходку в ресторане!» — подумалось малодушно.

— А за то обижен, что утаили. Скрыли от меня столь знаменательный факт. — Поднял себя резким движением, смотрел теперь жестко, как на провинившегося, кукольное личико окаменело. Сказал медленно, с расстановкой: — То, что выдумали, согласен. Но ведь не только выдумали. Не только!

Пискунов взъерошил волосы жестом непонимания.

— Минуточку, минуточку! Позвольте…

— Нет, это уж вы мне позвольте, пардон! — Глаз прищурил, будто прицелился. — Не столь давно в одном лечебном учреждении после истории с классиком, которого… Припоминаете? Так вот, изволили выразиться, что эти ваши герои как бы материализуются. В вашем сознании. А на самом деле что?

Тут он руку сунул под лежак и что-то там нажал. Послышалось легкое жужжание механизма перемотки и вслед за тем нежный голос Уиллы: «Мой милый мальчик! Все очень просто: реальность и созданные вами образы соединились, вы нас предвосхитили силой своего таланта».

Алексей Гаврилович выключил магнитофон и поднял палец.

— Вы их предвосхитили! — сказал с нажимом. Пискунов лишь моргал оторопело. — Не удивляйтесь. Здесь все прослушивается. Пляж омикрофо-нен.

— Пляж… омикрофонен? — повторил Пискунов как эхо.

— Именно. Такова наша специфика. Так что прошу, предвосхищайте и впредь. И насчет всего дальнейшего информируйте! Как во время нашей приятной застольной беседы. Подробно! — Алексей Гаврилович выдержал паузу, а затем довольно ловко переменил лицо. — Ну все, все! Вижу, спешите, задерживать не смею. Адью! — И он кокетливо сделал ручкой. — А насчет ресторана… Не берите в голову. Понимаю, погорячились, прощаю великодушно. Ах, вы мне подарили прелестные окуляры! Вечный должник! Да, вот еще, о грехе я напомнил… — Знакомый стеснительно крутанулся на пятке, взволновался. — Бритвой я его, помните, клиента? Голову отрезал, кровища, как из ведра. Все думал, заинтересуетесь, нет?

— Вас? На роль преступника… для романа? — Пискунов опешил.

— Именно, именно! Тщеславие — порок, да, но ничего не могу с собой поделать. Жажду послужить для искусства. Мечтаю! А если честно, есть у меня одна задумка насчет вас… Но пока — секрет, секрет…

Ну дела! Трудно было сразу переварить и взять в ум такой неожиданный поворот. Пискунов не готов был к ответу и обещал подумать.

Весь этот сумбурный разговор его прямо-таки ошеломил, из колеи выбил, хотя кое-что и прояснилось при этом. Отложилось явственно: Алексей Гаврилович на сей раз бодрым смотрелся, полон был жизненных соков — само воплощенное долголетие, а он тогда в шахматном клубе его чуть ли не в старики определил. Сходство с дамой, однако, оставалось, особенно когда изящно задрапировался в простыню и отставил ножку как бы с целью соблазна. И еще одна деталь. На руке его каким-то дьявольским зеленым пламенем сверкал перстень с дорогим камнем, похоже, обладавший тайными свойствами: Пискунов никак не мог взгляда отвести и путался в мыслях. Видимо, было так задумано.

Они расстались. Когда Пискунов отошел и мельком через плечо оглянулся, то увидел, что Алексей Гаврилович опять нырнул под простыню. Через дырочку торчал только нос, подобно перископу, выдвинутому подводной лодкой на поверхность с целью наблюдения.

А Михаил продолжал размышлять, озадаченный. Почему он так настойчиво рвется в прототипы, на роль преступника? Честолюбие, готов послужить для искусства? Чепуха какая-то! И что скрывается за его постоянными намеками? Ответа не было.