Воскресение и Жизнь

Перейра Ивон Ду Амарал

Она смеялась, отвечая, не понимая серьёзности своих слов:

— Это не исключает уважения к себе, к моему социальному положению. К тому же, я не люблю вас, граф Камерович. Я никогда даже не намекала, что питаю к вам нежные чувства. Какая женщина могла бы полюбить другого мужчину после того, как её любил такой человек, как Вяземский? В вашем лице я вижу лишь сотрапезника семьи Кивостиковых, которому я признательна за некоторые услуги. Ничего больше… Ничего больше…

В тот день, потеряв надежду на взаимность этой обескураживающей женщины, я поклялся отомстить. Я не верил её утверждениям о верности, которую она якобы хотела хранить по отношению к мужу. Я верил, что в

её жизни существовал греховный любовный роман, в котором я не принимал участия. Тогда я снова обратился к Ингрид и присоединился к её оскорблённой злобе против несчастной Княгини, поклявшись дорого взыскать за то унижение, к которому она меня привела.

В то время я полагал, что обнаружил между ней и Орловым, известным фаворитом Царицы, компрометирующие отношения. Несмотря на разницу в возрасте — ведь Ольга была настолько молода, что могла бы быть дочерью Орлова — он оставался весьма привлекательным со своей горделивой осанкой, так притягивавшей женщин. Я был охвачен ревностью, и отчаяние овладело моим рассудком. Ослепленный обидой, я начал искать наилучший способ привлечь внимание Царицы к этому делу. Прямое обвинение было бы рискованным шагом, поскольку могло навлечь на меня гнев Императрицы, если бы мои подозрения оказались необоснованными, или самого Орлова, который все еще был достаточно могущественен, чтобы уничтожить меня ударом шпаги или тайным заключением. Тогда я трусливо прибегнул к анонимному доносу, привлекая внимание Императрицы к подозрительным отношениям между ними, которые уже стали заметны многим придворным, столь же завистливым, в то время как лично я информировал её о некоторых политических интригах, к которым якобы была причастна Княгиня в сговоре с неким иностранным лицом, посещавшим Россию.

На самом деле я даже не был уверен, заметила ли Екатерина что-либо между Ольгой Надей и Григорием Орловым. Но однажды вечером во время придворного бала прекрасная княгиня Вяземская была застигнута самой Царицей наедине с бравым Орловым в уединенной комнате, и та перед многими гостями приказала своей даме удалиться в свои покои и ждать распоряжений. С другой стороны, на следующий день стало известно, что иностранная особа спешно покинула Петербург, что во дворце Кивостиковых, резиденции Ольги, были произведены обыски, и что её имущество было конфисковано и передано её мачехе по приказу великой государыни, что действительно соответствовало истине.

Тем не менее, Орлов продолжал оставаться при дворе, будто ничего не произошло, и тогда я понял, что наша добрая Царица предпочла излить свое недовольство на более слабую сторону, действуя как будто из ревности и простой обиды, как и я, показывая своим придворным, что ни одна другая женщина не затмит её безнаказанно. Затем я попытался выяснить местонахождение прекрасной Кивостиковой, уже терзаемый раскаянием за то, что стал причиной её несчастья. По правде говоря, я любил её, и только отчаяние от осознания того, что был отвергнут, привело меня к совершению этой подлости, о которой я теперь сожалел. Однако при попытке это сделать я был предупрежден самой Императрицей, которая пригрозила мне ссылкой, если я осмелюсь расследовать её действия.

Тогда я подумал отправить гонца на Урал, чтобы сообщить о случившемся Вяземскому, поскольку не находил в себе смелости обратиться к Орлову и расспросить его. И пока я метался в беспокойстве, опасаясь того, что может произойти, в Петербурге появился Вяземский в поисках супруги, от которой он больше не получал известий. Тогда Екатерина вызвала меня к себе и сказала:

— Дай знать князю Сергею Соколову, что его супруга предала родину и была наказана, чтобы он не мучился,

разыскивая её напрасно. Но она не находится в настоящей тюрьме. Из уважения к старой привязанности, которая связывала нас с покойным графом Кивостиковым, её отцом, и к достоинству самого Князя, графиня была помещена в женский монастырь, где будет отбывать длительное наказание.

Не решаясь встретиться с Сергеем, так как я скрывался в деревне, чтобы избежать встречи с ним, я написал ему письмо, передавая послание Екатерины после его возвращения в скит. Позже я узнал, однако, что Князь, не смирившись с тайной, окружавшей местонахождение супруги, и получив отказ в аудиенции, прибег к помощи посланника, чтобы умолять деспотичную государыню передать его супругу ему самому, уведомляя её, что, беря на себя ответственность за неё, он заставит её отбывать наказание в монастыре, принадлежащем ему, гарантируя честным словом, что никогда не позволит ей сбежать ни под каким предлогом.

Однако посланник вернулся с ответом Императрицы, которая предупреждала Князя, что Ольга уже однажды сбежала от него, и хотя он и заслуживает доверия правительства, было бы невозможно удовлетворить его просьбу, поскольку принадлежащий ему монастырь был светским, управляемым по иным правилам, нежели официальные нормы, и потому не мог быть превращен в государственную тюрьму, что требовалось для заключенной такого ранга, как Княгиня, его супруга.

Сергей вновь умолял разрешения навестить ту, которую так свято любил. Екатерина снова отказала в этой милости, напомнив, что Ольга предала родину, а предателям такого рода не полагается никаких привилегий.

Тогда князь-философ понял, что его возлюбленной, должно быть, уже нет в живых. Что Екатерина, вероятно, тайно приказала убить её, ведь он достаточно хорошо знал жестокость её деспотизма, чтобы поверить в подобное милосердие перед лицом государственной измены. Однако, всё ещё не удовлетворённый, он настойчиво искал меня позже, во время нового визита в Санкт-Петербург, и, наконец найдя меня в моей резиденции, без признаков обиды деликатно умолял рассказать что-нибудь о дорогой отсутствующей до её заключения.

Я трусливо умолчал о своём собственном участии в драме, позволив себе раскрыть лишь то, что он сам уже знал по слухам, а именно, что Ольгу Надю заподозрили в любовной связи с Григорием Ивановичем Орловым и арестовали по приказу Екатерины из-за раскрытия заговора, в котором она участвовала, выдав важную государственную тайну.

Осознав своё бессилие раскрыть тайну и убедившись, что могущественные силы противостоят его усилиям, Сергей, казалось, смирился и вернулся на Урал, возобновив благородную деятельность в скиту.

III

Между тем он с ещё большей преданностью отдался работе. Не показывая никому из своих помощников тревогу, которая его мучила, никогда не произнося ни слова упрёка той, которая так ранила его непониманием при исполнении долга, теперь он с большей нежностью утешал страждущих, которые искали его помощи; с большей заботой ухаживал за больными и с большим состраданием обращался с животными, помогавшими ему в земледелии для поддержания его превосходного благотворительного дома. Оставшись один, он не покинул усадьбу. Он продолжал жить там, хотя большую часть времени проводил в скиту. Он сохранил нетронутыми вещи и утварь Ольги, уверенный, что однажды она вернётся в покинутое гнездо. И дом, прекрасно сохранённый, стал местом его самых серьёзных размышлений, святилищем, где он предпочитал предаваться глубоким молитвам, возвышая душу к Богу, и изучению науки в целом. И он часто молился вслух во время прогулок под кронами лип или меланхоличных сосен.