Воскресение и Жизнь
Шрифт:
В первые три дня ничего особенного не произошло. Я всё еще не решался раскрыть причину своей миссии, поскольку почтенность Князя внушала страх моим не вполне благородным намерениям. Также не удалось нанять ни одной танцовщицы, поскольку весь район, находившийся под моральным влиянием Князя-философа, не принимал женщин, не соответствующих высоким нравственным стандартам. Ни одна из встреченных мной не согласилась бы на шпионаж или выступления в театре в качестве профессиональной танцовщицы. Тем не менее я решил остаться, очарованный столь чистым образом жизни и благотворительной деятельностью, которой руководил Сергей Соколов.
В первое
— Сегодня будет легко найти то, что я ищу. Эти праздники урожая никогда не обходятся без танцев. Несомненно, сегодня я познакомлюсь с девушками, не подверженными строгости Князя, поскольку они проживают в других владениях. Они пожелают продемонстрировать свои чары при Дворе матушки Екатерины.
Мягкий голос Ольги Нади Андреевны вывел меня из размышлений:
— Сегодня вас ждет большой сюрприз, граф Алексей, — произнесла она неторопливо, словно из светской вежливости. — Вам предстоит увидеть танец, достойный профессиональной татарской танцовщицы, в исполнении того, кто страстно желал бы последовать за вами в Санкт-Петербург и Москву, если бы не неотложные обязанности, удерживающие здесь.
Я не понял, к чему клонила моя прекрасная хозяйка, и попросил повторить фразу, прозвучавшую с меланхоличными нотками сдерживаемой жалобы или признания. Я впервые взглянул на нее с необычным интересом и подумал: "Она очаровательна! Самая красивая женщина, какую я когда-либо видел! Когда она была девочкой, я и не думал, что она станет такой прекрасной! Она покорила бы не только салоны Екатерины, но и любое место, где бы появилась…
Однако она казалась смущенной и печальной. Наши глаза, возможно случайно, а может благодаря романтической атмосфере, впервые встретились, погрузившись друг в друга. Из наших грудей вырвался едва заметный вздох, выдавая взволнованность чем-то неопределимым, что излучалось от нас и переплеталось в гармоничном сплетении в тесном пространстве кареты, катившейся под монотонное пение кучера и щелканье кнута, рассекавшего воздух, подгоняя резвых лошадей.
— Поверьте, граф Камерович! — продолжала она. — Я бы с удовольствием поехала в Санкт-Петербург, даже в качестве профессиональной танцовщицы, ведь я умею танцевать, если бы не эгоизм моего мужа, который вынуждает меня оставаться в этом одиночестве…
— Возможно, это не совсем эгоизм, сударыня… а скорее похвальное желание уберечь вас от пагубного влияния больших светских центров. Ваш муж — человек высокого склада, которого должны правильно понимать окружающие… — ответил я неохотно на эту несвоевременную откровенность, поскольку искренне восхищался князем-философом.
— Знаете ли вы, что мой отец готовил меня к службе при царице? — продолжала она,
Странное облако удивления или волнения затуманило мои чувства, когда я слушал её. Моё сердце забилось быстрее, и безрассудные предположения переплелись в моём мозгу! Я живо повернулся и спросил с некоторой смелостью:
— Неужели вы не любите своего супруга? Значит, ваш брак был необдуманным или расчётливым поступком, о котором вы теперь сожалеете?
— О, нет! Нет! Я люблю Сергея всей душой, несмотря на то, что он вдвое старше меня. Просто я не могу привыкнуть к сельскому одиночеству и иногда чувствую себя измученной. К тому же, я в долгу благодарности перед ним: он полюбил меня за мои страдания, отвергнутую моей семьёй… и, женившись на мне, освободил меня от невыносимой, драматической ситуации.
Последовало неловкое молчание. Я желал и даже надеялся, что она скажет, что не любит Сергея, и поэтому почти стыдился своего бестактного вопроса. Под монотонный шум кареты, давившей комья земли и мелкие камни, молчание становилось тягостным. Странные мысли роились в моём мозгу, привыкшем к коварству светского общества. Ужасное нервное возбуждение толкало меня к опасной дерзости перед этой прекрасной женщиной, сидевшей рядом со мной. И вдруг я повернулся, нежно касаясь её руки, которую она не отняла:
— Так вы хотели бы жить в Москве, матушка, или в Санкт-Петербурге?
— Да, хотела бы! — решительно призналась она.
— У меня есть возможности осуществить это желание. Учитывая поручение, которое привело меня сюда, вашему супругу будет нетрудно согласиться на переезд в Санкт-Петербург. Графиня Кивостикова через меня просит возобновить дружеские отношения между вами, и ваше присутствие в столице необходимо для урегулирования наследства, оставленного вашим отцом. Вам нужно поехать в Санкт-Петербург, представить ваши документы, чтобы начать раздел имущества… ведь ваши братья, получившие гораздо меньше вас, находятся на грани нищеты. Я, таким образом, поверенный графини Кивостиковой, посредник. Вот письмо, которое она доверила мне передать вам.
Я рассказал тогда о происходящем: о бедственном положении её братьев, о желании Ингрид, её мачехи, иметь её теперь рядом как подругу, о раскаянии в том, что она рассорилась с ней, признавая содеянное зло и готовность его исправить. Но Ольга Надя, не проявляя интереса к письму, смотрела на дороги, по которым мы проезжали, глядела на поля, холмы, даже не прерывая меня восклицанием, холодная, равнодушная. Когда я замолчал, она ответила только, и тон её голоса был резким, достаточно выразительным, чтобы разрушить мой примирительный энтузиазм:
— Мне нет дела до вдовы графа Кивостикова, моего отца, и её детей. Наши состояния независимы. Перед смертью мой отец позаботился распределить их по своему усмотрению. То, чем я владею, принадлежит мне, только мне!
— Но… Вы очень богаты, госпожа княгиня. Вы вышли замуж за щедрого человека, настолько богатого, что наследство, оставленное вашим отцом, могло бы… Я верю, что он не возражал бы, если бы случайно…
— Нечего делить… разве что я сама того пожелаю. Что ж, я не хочу! Раздела не будет!