Воскресение и Жизнь

Перейра Ивон Ду Амарал

— Но… Ты эгоист, Сергей?!.. Ты хочешь заставить меня отречься от того, что мне претит?

— Я хочу, чтобы ты тоже хоть немного любила меня.

— Если ты так меня любишь, почему не исполнишь мое справедливое желание, вернувшись жить среди равных нам, наслаждаясь цивилизацией общества, на которое мы имеем право? Разве ты не видишь, что жить погребенным в той ужасной обители — это выше нормальных человеческих сил? Я любила бы тебя так, как ты хочешь, но здесь.

— Отречение от мира ради любимого всегда сладко для верного сердца. Неужели ты не можешь променять мир на мою любовь, если даже не меняешь его на любовь к Богу?

— А ты не можешь променять своих нищих и больных на мою любовь, на меня, твою жену перед Богом и людьми?

— Родная моя! Постарайся понять, что

речь идет о священном обязательстве перед божественными законами любви и братства. Я обещал Иисусу следовать за ним, соблюдая его примеры и учения насколько возможно, рядом со страждущими и обездоленными этого мира. Как я могу оставить их, нарушив эти обязательства? Если любишь меня, почему не следуешь за Иисусом вместе со мной? Что станет с тем учреждением, на которое я просил его благословения, без моего опыта, когда я даже не подготовил преемника? И ты бы одобрила такую мою малодушность — предаться мирским удовольствиям рядом с тобой? Отказаться от этого, Ольга, ради твоего каприза, значило бы отречься от любви к Богу, от Евангелия, от торжественных обязательств перед собственной совестью… И этого я не смогу сделать, несмотря на то, как сильно я тебя люблю.

— Значит, ты предпочитаешь обитель, нищих, грешников, больных — мне?

Он взял ее голову в свои руки и тревожно смотрел на нее несколько секунд. Казался разочарованным. И вдруг, отстранив ее от своих колен и поднявшись, ответил:

— Дорогая моя, ты ошибаешься! Не грешников я предпочитаю тебе. А Иисуса, его учение любви и защиты малых сих! Его, Иисуса, да, предпочитаю! Однако я повторяю свои мольбы и предупреждения в последний раз: вернись со мной на Урал, Ольга! Вернись, потому что общество, которое тебя соблазняет и ради которого ты оставляешь меня и отвергаешь Евангелие, станет твоим несчастьем! Обитель и моя любовь — твой великий шанс. Пойдем… Потому что если ты не пойдешь, я вернусь туда даже без тебя.

— Мое возвращение уже невозможно. Я дала обещание Императрице, которая сегодня приняла меня к себе на службу. Я праздновала это событие, когда ты пришел.

— Я поговорю с нашей Царицей, объясню ей все. Она не сможет позволить тебе оставить меня.

— Она поручила мне сложные задачи при ней самой, как и обещала моему отцу. Как и у тебя, у меня есть миссия, которую нужно выполнить. И правда в том, что я испытываю ужас перед обителью, перед всем Уралом.

— Нет, ты просто не любишь меня, вот и все! Я ошибся в тебе.

Он попрощался и покинул дом жены, а она не пыталась его удержать, так как была задета исходом этой встречи.

Между тем, верный своим супружеским правам и опасаясь за судьбу любимой жены, на следующий день он попросил аудиенции у великой Екатерины и был любезно принят. Имя князя Вяземского, его своеобразность, отказ от роскошной жизни ради бедности, подобно истинному святому или патриарху, его обширные познания, принесшие ему титул мудреца в дополнение к княжескому, делали его повсюду уважаемым, а Царица, знавшая его еще со времен своего императорского супруга Петра III и осведомленная о его необычном поведении, восхищалась им как выдающейся личностью, заслуживающей особого внимания. Она внимательно выслушала его мольбу приказать Ольге вернуться к нему, и, возможно, весьма искренне, ответила ему рассудительно:

— Принуждать её к возвращению было бы неразумно, князь Сергей. Вы не достигнете гармонии в доме, и она покинет вас снова. Графиня Кивостикова обладает своевольным характером, унаследовав дух независимости от отца, в то время как в ней сильно проявляется неукротимое происхождение татарского племени, от которого она происходит. Отец любил её и воспитывал с чрезмерной снисходительностью, которую монастырь не сумел исправить… так он воспитывал её, возможно, желая компенсировать то, что слишком рано отнял её от материнской груди. Враждебность мачехи, изгнавшей её из отчего дома, возмутила её до дерзости. А ваша безграничная доброта к ней, ваша любовь, которую она признает верной и нерушимой, сделали её, пожалуй, еще более своевольной, даже надменной. Позвольте ей остаться при мне, служа мне два или три месяца, ведь она жаждет этого, будучи тщеславной. Я буду присматривать за ней в ваше

отсутствие. В течение этого времени не ищите её, не посылайте вестей. Уверяю вас, князь Сергей, что, познав тревоги придворной жизни во всей её суровости, она добровольно отступит от своих амбиций и найдет вас, чтобы никогда больше не расставаться… Впрочем, кажется, она недостаточно любит вас. Возможно, она даже еще не осознает ваших личных достоинств. Возвращайтесь же в свою обитель, раз уж вы рождены миссионером, и защищайте, как сочтете нужным, моих подданных, ибо я знаю, что они будут в надежных руках. Да! Вы рождены святым… а Ольга Надя Андреевна — просто женщина, как все прочие.

Ошеломленный, понимая, что Императрица рассуждала проницательно, бессильный что-либо предпринять и силой увезти жену, униженный и раненный в своей великодушной любви к той, что упорно не желала его понять, Сергей вернулся в гостиницу, где остановился, поскольку не принял гостеприимства жены и не хотел обременять своим присутствием дома родственников и друзей. Он молился Небесам, прося сил для столь критического момента собственной жизни, и на следующее утро, оседлав коней, отправился обратно по дорогам Урала, даже не попрощавшись с Ольгой.

Однако в девять часов утра молодую Княгиню разбудила служанка, передавшая ей письмо от Вяземского, доставленное специальным курьером. Ольга, ожидавшая увидеть мужа этим утром и убедить его исполнить её желания, с удивлением прочла следующее:

"Возвращаюсь в обитель, моя дорогая, как и должен. Если когда-нибудь ты вспомнишь, что я твой супруг, и пожелаешь вернуться ко мне, я приму тебя с прежней любовью, каково бы ни было твое положение".

Не в силах сдержать рыдания, Ольга закрыла лицо руками и заплакала.

В ту эпоху женская и мужская одежда в России во многом следовала французским образцам, то есть стилю Людовика XV и Людовика XVI, если не соответствовала восточной моде.

ЧЕТВЁРТАЯ ЧАСТЬ

УРОК ЖИЗНИ

I

В первые месяцы после появления княгини Вяземской при Санкт-Петербургском дворе ничего необычного не происходило. Её обязанности при Екатерине были незначительными, что давало ей возможность предаваться множеству развлечений, которыми то время было так богато. Однако из-за её необыкновенной красоты, обаяния и множества других достоинств, она очень скоро оказалась окружена опасными недоброжелателями, которые выискивали возможности навредить ей — действие, столь приятное тем, кто уязвлён пренебрежением, завистью и ревностью. Но Ольга, жаждущая светских удовольствий, предавалась им без стеснения, совершенно не задумываясь о последствиях такого образа жизни, находясь к тому же одна в, можно сказать, незнакомом мире, без защиты истинного друга, который мог бы честно её оберегать.

Среди окружавших её недоброжелателей некоторые были таковыми безо всякой причины, движимые лишь пренебрежением и завистью. Другие же, как вдовствующая графиня Кивостикова, её мачеха, и её младшие братья, основывались на ненависти, чувствуя себя обделёнными неравным наследством покойного графа Андрея Андреевича, а я — на ревности, считая себя отвергнутым в пользу иностранного аристократа, которого Императрица приказала ей соблазнить с целью шпионажа. Мачеха настаивала на попытке примирения, навестив её, как только узнала от меня о её возвращении в Санкт-Петербург. Но Ольга отвергла все возможности контакта с ней и даже с собственными братьями, несмотря на достойное поведение Сергея, который искал встречи с ней, предлагая свою помощь, но не добился принятия своих услуг. Ольга не позволила бы ей даже войти в свой дом и никогда не соглашалась на раздел имущества, о котором просила мачеха. Екатерина II, со своей стороны, не принуждала её уступать что-либо братьям, признавая её единственной наследницей графа, чьё завещание, считавшееся законным, предоставляло ей наибольшие права. И, обречённая жить с двумя детьми в деревне, ведя столь же скромную жизнь, как настоящий селянин, и не имея средств на их образование, бедная женщина преисполнилась ненависти и поклялась отомстить, забыв, что сама создала эту прискорбную ситуацию в тот день, когда заставила мужа сослать дочь в женский монастырь.