Воскрешение из мертвых. Белые шары, черные шары
Шрифт:
— Что вы имеете в виду? — и уже деловые, официальные нотки зазвучали в ее голосе. Прелюдия, судя по всему, была закончена.
— А то, что в пятницу по указанию свыше, как выразился директор Дома культуры, мы были лишены возможности провести заседание клуба поборников трезвости. Я бы хотел, чтобы вы мне объяснили, чем вас не устраивает наш клуб.
— Ну уж сразу и не устраивает! — как бы даже снисходительно улыбнулась Серафима Петровна. — Да нет же, Евгений Андреевич, мы все убеждены, что вы делаете очень нужное, полезное дело, мы всячески благодарны вам
— Ну да, ну да, — тут же отозвался Устинов. — Знаете, уважаемая Серафима Петровна, как по такому поводу говорят в народе: мягко стелет, да жестко спать. Ведь те люди, которые в пятницу ушли ни с чем, они этих ваших похвал не слышат. Они по реальным делам о нас с вами судят.
— Мы тоже по реальным делам судим, если на то пошло, — и опять жесткие интонации проклюнулись в ее голосе. — Я еще раз повторяю: я нисколько не хочу умалять ваши заслуги, но, как говорится, наши недостатки — это продолжение наших достоинств, не так ли? Вы человек увлекающийся, Евгений Андреевич, и порой эта ваша увлеченность… ну, как бы это сказать…
— А так и скажите, как думаете.
— Какой вы все-таки, честное слово! Ну что, я вам вреда хочу, что ли? Наоборот! Вы понимаете, эта увлеченность ваша порой заводит вас не туда, вы, увлекаясь, перестаете контролировать себя, перехватываете, что называется, через край. А ведь каждое ваше слово…
— Давайте все-таки конкретно, — перебил ее Устинов. — Что конкретно вы ставите мне в вину?
— Опять в вину! Да при чем здесь вина! Я просто хочу сказать: я вас пойму, другой поймет, а третий возьмет и превратно истолкует ваши слова, благо вы даете такой повод. Так что я просто предупредить вас считаю нужным. Ну возьмите хотя бы название вашего клуба. Ну почему непременно «поборники»? «Поборники трезвости». Вы, выходит, поборники, а другие — нет? Сразу какое-то противопоставление себя обществу. Исключительность какая-то особая подчеркивается. Не хотите же вы сказать, что общество наше в целом не борется за трезвость?..
— Хочу, — произнес Устинов угрюмо. — Именно это я и хочу сказать.
— То есть как? — изумилась Серафима Петровна.
Однако Устинов не успел ответить. Как раз в этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел Игорь Сергеевич Щетинин.
— Знакомьтесь, — сказала Серафима Петровна. — Игорю Сергеевичу как раз поручено заняться работой вашего клуба, составить, так сказать, объективное представление.
Щетинин весело, по-свойски тряхнул руку Устинова.
«Устинов, Устинов… — мелькнуло у него в голове. — Где-то совсем недавно я слышал эту фамилию… Только вот где…»
Последнее время память что-то стала подводить его. Так и не вспомнив, он сел чуть поодаль от Серафимы Петровны и приготовился слушать. Лицо у него было утомленным, с набухшими, синеватыми подглазьями.
— Вы очень вовремя, Игорь Сергеевич, — продолжала Серафима Петровна. — А то мы с Евгением Андреевичем, по-моему, уже как двое глухих разговариваем. Он меня, во
— По-моему, мы уклонились в сторону, — набычившись, сказал Устинов. — Я прошу вас дать мне четкий и ясный ответ: почему было сорвано заседание клуба? Кто дал такое указание?
— К чему этот прокурорский тон, Евгений Андреевич? Я думаю, он здесь совершенно неуместен, — с мягким нажимом произнесла Серафима Петровна. — Мы перед вами отчитываться не обязаны. Если дали указание — значит, сочли нужным.
— Что значит — сочли нужным? Что значит — сочли?! — тут же взорвался Устинов. — А что испытывают люди, когда приезжают издалека, с других концов города и утыкаются в запертую дверь, это вы сочли? Когда даже объяснить им толком, в чем дело, никто не считает нужным, — это, по-вашему, нормально?
— Не нервничайте, Евгений Андреевич, я вам еще раз говорю: не нервничайте. Если мы станем сейчас кричать друг на друга, это делу не поможет…
Чем больше взвинчивался Устинов, тем мягче, терпеливее, рассудительно-спокойнее становилась Серафима Петровна. Сейчас, когда в кабинете появился третий человек — наблюдатель, зритель, — ей, казалось, доставляло особенное удовольствие играть эту роль: роль мудрой, сдержанной, корректной руководительницы и советчицы, понимающей и заранее готовой простить невыдержанность своего собеседника, его заскоки и бестактные выпады.
Устинову, как всегда в минуты раздражения, вдруг начинала мешать изувеченная, словно бы сведенная судорогой рука, он не знал, как ее пристроить.
— Если хотите знать, — продолжала Серафима Петровна, — я всегда была вашей защитницей. Но своими необдуманными высказываниями вы, честно говоря, просто выбиваете почву у меня из-под ног. А если на то пошло, претензии к вам сегодня предъявляются весьма серьезные, причем претензии, я бы сказала, политического характера…
— Именно? — с нервной быстротой спросил Устинов.
— Пожалуйста. В горком партии, например, поступили сигналы о том, что вы на заседаниях клуба утверждали, будто государство наше спаивает народ. Я лично конечно же не хочу верить, что вы могли сказать нечто подобное, но ведь недаром говорится, дыма без огня не бывает. Значит, было что-то, что дало возможность именно таким образом толковать ваши слова. Вы должны помнить, что в идеологической работе, а именно так и только так мы и расцениваем работу вашего клуба, не может быть неточных формулировок. Любая неточность, двусмысленность — это идеологический брак, иного подхода быть не может.
— Нет, все-таки это любопытно, — вмешался в разговор Щетинин. — Давайте поставим точки над «i». Обвинения слишком, мне кажется, серьезны, чтобы от них так легко отмахнуться. По сути, вас обвиняют в том, что вы клевещете на наше государство. Сами подумайте: сказать, будто государство спаивает наш народ, — разве это не клевета?..
— А вы считаете — не спаивает? — перебил его Устинов.
Щетинин распахнул глаза от неожиданности и изумления. Брови его вскинулись.
— Вы что, это серьезно?